Марианна Басина - Петербургская повесть
О том, какое впечатление произвела на думающую петербургскую молодежь первая большая статья Белинского, рассказывал Иван Иванович Панаев. В то время он, начинающий литератор, зашел как-то на Невском проспекте в кондитерскую Вольфа и Беранже, где можно было почитать все новые русские газеты и журналы. Ему попался последний номер «Молвы» со статьей «Литературные мечтания». Он стал читать и зачитался. «Начало этой статьи привело меня в такой восторг, что я охотно бы тотчас поскакал в Москву, если бы это было можно, познакомиться с автором ее и прочесть поскорее ее продолжение. Новый, смелый, свежий дух ее так и охватил меня. Не оно ли, — подумал я, — это новое слово, которого я жаждал, не это ли тот самый голос правды, который я так давно хотел услышать?»
О Гоголе в «Литературных мечтаниях» было сказано: «Г. Гоголь, так мило прикинувшийся Пасичником, принадлежит к числу необыкновенных талантов. Кому неизвестны его „Вечера на хуторе близ Диканьки“? Сколько в них остроумия, веселости, поэзии и народности! Дай бог, чтобы он вполне оправдал поданные им о себе надежды!»
И вот, не успели выйти «Арабески» и «Миргород», как Белинский печатно пообещал дать о них подробный отчет. Обещание он выполнил.
В сентябре, вскоре после возвращения Гоголя из отпуска, в двух номерах «Телескопа» появилась большая статья Белинского «О русской повести и повестях г. Гоголя».
«Настоящим восприемником Гоголя в русской литературе, давшим ему имя, был Белинский… — рассказывает Анненков. — Я близко знал Гоголя в это время и мог хорошо видеть, как, озадаченный и сконфуженный не столько ярыми выходками Сенковского и Булгарина, сколько общим осуждением петербургской публики, ученой братии и даже приятелей, он стоял совершенно одинокий, не зная как выйти из своего положения и на что опереться… Руку помощи в смысле возбуждения его упавшего духа протянул ему тогда никем не прошенный, никем не ожиданный и совершенно ему неизвестный Белинский, явившийся с статьей в „Телескопе“ 1835-го года. И с какой статьей!»
Какими жалкими и ничтожными показались все нападки на Гоголя, все экивоки, претензии, советы, кисло-сладкие комплименты перед этим трубным гласом, возвестившим, что в России появился необыкновенный писатель.
«Скажите, какое впечатление прежде всего производит на вас каждая повесть г. Гоголя? Не заставляет ли она вас говорить: „Как все это просто, обыкновенно, естественно и верно и, вместе, как оригинально и ново!“ Простота вымысла, народность, совершенная истина жизни, оригинальность, комическое воодушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния — вот, — говорил Белинский, — что отличает повести Гоголя. Источник всего этого — жизнь. Гоголь „поэт жизни действительной“, который ничего не приукрашивает, а показывает все, как оно есть. Он смеется. Но разве это смех ради смеха? У его смеха высокая цель — обличать уродства жизни, потому что Гоголь любит людей, и ему больно видеть, во что превращает их жизнь. Потому-то его смех всегда побеждается грустью… После „Горе от ума“, — писал Белинский, — я не знаю ничего на русском языке, что бы отличалось такою чистейшею нравственностию и что бы могло иметь сильнейшее и благодетельнейшее влияние на нравы, как повести г. Гоголя. О, пред такою нравственностию я всегда готов падать на колена! В самом деле, кто поймет Ивана Ивановича Перерепенко, тот верно рассердится, если его назовут Иваном Ивановичем Перерепенком. Нравственность в сочинении должна состоять в совершенном отсутствии притязаний со стороны автора на нравственную или безнравственную цель. Факты говорят громче слов; верное изображение нравственного безобразия могущественней всех выходок против него».
В. Г. Белинский. Акварель К. Горбунова. 1838 г.Белинский увидел у Гоголя не только сатиру, но и лиризм. «Описывает ли он бедную мать, это существо высокое и страждущее, это воплощение святого чувства любви, — сколько тоски, грусти и любви в его описании! Описывает ли он юную красоту — сколько упоения, восторга в его описании! Описывает ли он красоту своей родной, своей возлюбленной Малороссии — это сын, ласкающийся к обожаемой матери! Помните ли вы его описание безбрежных степей днепровских? Какая широкая, размашистая кисть! Какой разгул чувства! Какая роскошь и простота в этом описании! Черт вас возьми, степи, как вы хороши у г. Гоголя!»
И Белинский делал вывод: Гоголь «в настоящее время является главою литературы, главою поэтов».
Это была награда за все. Анненков рассказывает, что Гоголь был доволен статьей, и более чем доволен, он был осчастливлен статьей. Гоголь не нуждался в комплиментах, он нуждался в понимании. А Белинский понял его, раскрыл его читателям и окончательно укрепил его на избранном пути.
«ТОГДАШНИЙ ВОСТОРГ ОТ ГОГОЛЯ — НИ С ЧЕМ НЕ СРАВНИМ»
Белинский во всеуслышание объявил, что новые произведения Гоголя «вполне заслуживают те похвалы, которыми осыпает их восхищенная ими публика». Для Гоголя мнение публики было превыше всего. Когда порой становилось невесело, он вспоминал Москву, ложу Большого театра, куда зашел в антракте повидаться с семейством Аксаковых, радостное удивление Сергея Тимофеевича, восторженный шепот Константина Аксакова приятелю: «Знаешь ли, кто у нас? Это Гоголь». А потом наведенные на ложу бинокли и трубки и голоса в креслах: «Гоголь, Гоголь». Сергей Тимофеевич рассказывал, как любит его, Гоголя, московская молодежь. Московские студенты первые распространили по городу славу о новом великом таланте.
Петербургская молодежь его тоже оценила. Толстый том альманаха «Новоселье», где впервые появилась «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», воспитанники Петербургского училища правоведения зачитали буквально до дыр. «Тогда не только в Петербурге, но даже во всей России было полное царство Булгарина, Греча и Сенковского, — рассказывал воспитанник училища правоведения Владимир Васильевич Стасов. — Но нас мало заинтересовали „Похождения квартального“ Булгарина и „Большой выход сатаны“ Сенковского… Ложный и тупой юмор Брамбеуса был нам только скучен, и мы только и читали, что „Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича“! Скоро потом купили два томика „Арабесок“. Тут „Невский проспект“, „Портрет“ нравились нам до бесконечности… Тогдашний восторг от Гоголя — ни с чем не сравним. Его повсюду читали, точно запоем. Необыкновенность содержания, типов, небывалый, неслыханный по естественности язык, отроду еще неизвестный никому юмор — все это действовало просто опьяняющим образом. С Гоголя водворился на России совершенно новый язык; он нам безгранично нравился своей простотой, силой, меткостью, поразительною бойкостью и близостью к натуре. Все гоголевские обороты, выражения быстро вошли во всеобщее употребление. Даже любимые гоголевские восклицания: „черт возьми“, „к черту“, „черт вас знает“ и множество других вдруг сделались в таком ходу, в каком никогда до тех пор не бывали. Вся молодежь пошла говорить гоголевским языком».
