Николай Кононов - Бог без машины: Истории 20 сумасшедших, сделавших в России бизнес с нуля
Тимофей нанял четверых мужиков — таких же, как Григорий, плотников — рубить дом. Ударили по рукам, и с тех пор лишь четыре раза он показывался в деревне. Друзья крутили у виска — лоховат ты, парень, хоть и сувениры туристам задвигаешь. Кто ж не контролирует работяг? Твой дом-то. Но Тимофей оставался спокоен. Дом, и правда, сделали ровно такой, как надо, и в срок.
Наезжая в Замульту, он приметил, что местные любят говорить о себе «мы староверы», но большинство обряды не соблюдает. Рассказывают, что «святой Филарет пришел, на горе скит поставил, и все мы его дети», но далеко не все искусны в диалектическом споре. Да что спор — основы веры знают не все. Но работают хорошо — а большего Тимофею и не надобилось.
Тимофей пересказывал мне эту историю, а я думал, что он буквально ходит по осколкам народа в народе, топчет землю Атлантиду, которая еще не до конца ушла на дно растворившей ее империи. Комедия с сырами наложилась на драму русских протестантов.
Причины раскола XVII века известны. Патриарх Никон хотел объединить канонами и обрядами русскую, сербскую и константинопольскую церкви — и провел с помощью царя Алексея Михайловича богослужебные нововведения. Политика породила геноцид, страшные годы. Народ раскололся из-за того, что двоеперстное сложение пальцев при осенении крестным знамением заменялось троеперстным, двойное возглашение аллилуйи — тройным, хождение «по солнцу» вокруг крещальной купели — хождением против солнца, написание имени Исус — на Иисус, а службы стало возможно сокращать и упрощать. Государство убило тысячи непокорившихся двуперстников и разогнало по стране около миллиона бывших единоверцев.
Мало кто знает, что сообщества староверов строятся по демократическим принципам, которым может позавидовать страна, лишенная права выбирать губернаторов. Например, своих митрополитов они выбирали сами. Общины присылали на выборы представителей, чтобы те задавали хитрые вопросы и испытывали главу церкви на глубокое понимание догматики. Как пишет историк Валерий Керов[30], ученость — норма конфессиональной жизни старовера. Опыт спора с обменом аргументами и ссылками развивали внимание к тому, что тебе говорит человек, и к осознанию его — человека — как подобия Божьего.
До конца XVIII века государство с разной степенью свирепости преследовало старообрядцев, но постепенно ослабило хватку. Вероучительной основой беглецов в леса служили не только Библия и другие священные книги, но и тексты идеолога раскола протопопа Аввакума. Трудовая этика староверов родилась еще и из того, что людям, бежавшим на край света, приходилось этот край превращать в пригодное к жизни место. «Кийждо против труда своего и мзду приимет, — писал Аввакум одному из духовных сыновей. — Не отлагайте подвига спасителного леностию и небрежением»[31].
За века гонений представление о труде как подарке, который ты можешь преподнести Господу, только укрепилось. В 1823 году в постановлении о благочинии Рогожского собора староверы-поповцы записали: «Работайте Господеви со страхом и радуйтесь ему с трепетом»[32]. Труд стал одним из обязательных условий для избежания пустоты после смерти. Исполнение долга пред людьми и Богом, работа для ближнего — спасительны. Эту установку староверы описали в духовных стихах. Именно старообрядцы стали русскими протестантами, европейцами, а не кто-то еще.
Неудивительно, что это отразилось в культуре. У старообрядцев-предпринимателей не было диких привычек выражать богатство в роскоши и эксцентрических выходках. Зато присутствовало уважение к собственности, которое до сих пор в России редкость.
Староверы не боялись пересечения экономических и церковных вопросов и спокойно их обсуждали. Например, в 1830–1840 годах в московской общине федосеевцев на Преображенке кипела дискуссия вокруг отказа от безбрачия. (Защитники безбрачия считали, что царство Антихриста уже наступило, поэтому размножаться не стоит.) Попечитель общины сказал, что отказ может привести к отколу иногородних общин федосеевцев, которое произведет «подрыв торговли, пропадет доверие, рухнут и фабрики».
Удивительно ли, что спустя два столетия после раскола старообрядцы опережали остальную Россию по уровню образования и в промышленно-торговых делах.
Случай с Тимофеем намекал, что безбожная власть не сломила староверов, а лишь деформировала. Если они работают на совесть среди пьющего края, наверное, предприниматели из них превосходные. Я стал искать другие примеры и, наконец, в Сыктывкаре услышал о человеке по имени Вальтер Фот. Не раздумывая, взял билет до села, чье название запомнилось с того поезда, что попал в снегопад, — Усть-Цильмы.
Итак, самолет перелетел реку с песчаной стрелкой и сел в Цильме.
У аэродрома меня встречал сам Вальтер Фот. Сын поволжского немца, депортированного в войну на север, и крестьянки из деревни Черногорской. Его родители поженились в шестнадцать, что ли, лет — а дальше история запутанная. Отец собирался перевезти мать в Новосибирск, но та, всю жизнь прожившая на земле, не поехала и сыну города не захотела.
Фот ждал у забора аэропорта. Столб, на который он облокотился, кренился и дрожал. Два метра роста, широкоскулое лицо, плоская кепка и комбинезон «Пижмы». (Пижма — река и транспортная компания, которую Фот основал в соседнем Усинске.)
Встречающий уазик поехал мимо буксиров, тротуаров и остова храма. Фот кивнул: «Церковь вот строим».
Выяснилось, что он строгий поморец — старовер, не признающий священников. Его мать вышла замуж второй раз и родила еще пятерых, а старшего сына отослала к бабушке. Коллективизация с войной выкосили мужчин в деревнях, и поэтому наставницами часто тановились женщины. Традиция у поморцев была сильна — в Скитской и селе Замежном староверы сжигали себя, чтоб не достаться никонианам.
Остановились, зашли в молельный дом — заперто. Неотличимая от иных изба, только крест и высокое крыльцо. Постучали в дом наставника. Дверь распахнулась в длинный стол. Перекрестились на образа. На дальнем конце сидела жена наставника, показалось, с юга, быстрый взгляд. «Хозяйка, можно посмотрим? Человек издалека, а у нас вертолет через час». Разулыбалась. Вальтеру можно, он строит новый храм.
Две комнаты со снесенной перегородкой, отапливаемые. Слышу от хозяйки: иконы XVI века, литье современное. Строгие, без барочной пышноты. Спрашиваю — охотников за досками нет? Далеко мы, от нас не убежишь, отвечают полушепотом. Но был случай, свой завернул в тряпку и вывез рекой, продал где-то в Сыктывкаре. Причастия у вас нет? Нельзя, священников-то наших больше нет.
