Иван Людников - Дорога длиною в жизнь
После Витебской операции мы двигались на запад во втором эшелоне 3-го Белорусского фронта, и боевые действия начали уже в Литве.
Генерал-майор М. К. Пашковский, начальник тыла армии, растерянно доложил мне по телефону:
- Появился тут какой-то паренек. Фамилия его Людников. Называет себя вашим сыном.
- Как зовут?
- Толей...
Через час на мой командный пункт привезли старшего сына. Последний раз я видел семью два года назад. Толька здорово подрос за это время. Не по возрасту высокий, он в шестнадцать лет мог сойти за любого солдата из гвардейского комсомольского корпуса, что прибыл к нам под Витебском. Убедившись, что дома все в порядке (жена и младший сынишка, тринадцатилетний Валька, жили в то время в Тбилиси), я спросил Анатолия:
- Зачем, сынок, приехал?
- Воевать.
- Это тебе еще не положено по закону... Погостишь у меня несколько дней...
- Домой не поеду! - решительно сказал он. - И возраст тут ни при чем. Я знаю одного человека... Он в пятнадцать лет стал добровольцем шахтерского отряда. А почему его сыну в шестнадцать?..
- Ладно, дипломат... Сдаюсь. Пойдешь в полк... А пока ложись спать.
Толька притомился в дороге и быстро заснул. Глядел я на спящего сына и вспоминал свое детство, те шестнадцать мальчишеских лет, когда мы уже были воинами, красногвардейцами, защитниками Октября.
Память возвращала меня к далекому прошлому...
Немного о былом
Мои родители называли друг друга ласково: Илюша да Пелагеюшка.
- Как, Илюша, эту зиму прожить?
- А так... Живы будем - не помрем, Пелагеюшка. Подамся на шахты и Ванюшку с собой возьму. Пора уж...
- Господи, что ты, Илюша, надумал! - всполошилась мать.
О шахтах мать не хочет и слышать. В Юзовке живет ее сестра, тетя Елена, с сыном. Летом тетка побывала у нас в гостях, рассказывала разные страсти о жизни шахтеров: кого задавило обвалом, кто погиб от взрыва газа...
Мама умоляет отца не ходить на шахты и меня с собой никуда не брать.
- Обойдется, Пелагеюшка, - утешает отец. - Не мы первые, не мы последние. Спи...
Утром отец повел меня к купцу Козлову. В нашем хуторе Кривая Коса, что на берегу Азовского моря, Козлов торговал мануфактурой и галантереей, лесом и рыбацкой снастью, а больше всего - хлебом. От его хлебных складов укатанная дорога вела к берегу. С подвод грузчики брали на попа уже развязанные пятипудовые мешки и по мостику несли к баржам, ссыпали зерно в трюмы. Все лето отец работал грузчиком на пристани, а заработков хватило только, чтобы вернуть Козлову прошлогодние долги. Когда сезонная работа на пристани кончилась и подошла зима, нужда снова погнала отца к купцу просить в долг продуктов.
Мы вошли в контору Козлова, и отец глухо сказал мне до боли обидные слова. Забыть их не могу до сих пор:
- Снимай шапку, Ванюша, становись на колени. - И сам, как подкошенный, упал на колени.
Долго вымаливал он у купца немного продуктов. Получили пуд подмоченного зерна да связку тощей воблы. Но отец и этому рад: уходя на шахты, мы хоть что-нибудь оставим матери и малышам (в семье кроме меня пятеро детей).
От Кривой Косы до Мариуполя сорок верст. Ушли мы на рассвете, а в полночь уже были на мариупольском вокзале. В первый раз увидел я железную дорогу, паровоз. Особенно запомнились надписи на красных товарных вагонах: Сорок людей или восемь лошадей. В один из таких вагонов мы и забрались. Я забился в угол, свернулся калачиком и заснул под мерный перестук колес.
Ночью видел во сне море, родной хутор, всю нашу босоногую ребячью вольницу. Вместе со своими дружками Ванькой и Антошей Помазанами удил рыбу, ловко подсекая на крючок жирных бычков. Плавало их около свай моста великое множество. По мосту бегали грузчики с мешками зерна. Часть зерна попадала в воду. Тут и рыбам корм, и нам пожива. Домой принес много рыбы и сказал маме: Вот! К купцу за милостыней больше не пойду!
И еще снилось, что брат отца, дядя Андрей, берет меня на свой бот. Мы с ним так далеко уходили в море, что Кривой Косы даже не видать, А мне не страшно, потому что лучшего рыбака, чем дядя Андрей, нет на всем Азовском море.
- Ванюша, сыночек...
Что еще говорил отец, разбудив меня, я не слышал, оглушенный многоголосым ревом. Рассвело, гудки сзывали рабочих на шахты и завод. Выпрыгнув из вагона, я оглянулся и в страхе прижался к отцу: увидел огромные огненные языки над трубами коксовых печей. Ад, истинный ад! - вспомнил я рассказы тети Елены о шахтах, о Юзовке.
Тетя жила на Игнатьевском руднике. Мы взвалили на плечи котомки и прошли всю Юзовку от сенного базара до завода - длинную, мощенную булыжником улицу, которая называлась Первой линией, хотя других улиц в Юзовке вообще не было.
Тетя встретила нас приветливо. Слушая ее разговор с отцом, я понял, что все надежды на наше устройство она возлагает на сына. Ее Ефим на шесть лет старше меня. Я ни разу не видел двоюродного брата, но отец отзывается о Ефиме уважительно: парню восемнадцатый год, а он уже при ремесле и для семьи надежный кормилец.
Явился Ефим вечером - шумный, веселый. Мне, как большому, протянул руку и, тряхнув чубатой головой, рассмеялся:
- Что ж ты, сазан азовский, раздолье свое покинул? Тут, брат, жирных бычков не половишь. Тут сам копченкой станешь. Хочешь быть копченкой?
Он опять рассмеялся, а я обиделся и отвернулся. Откуда мне было знать, что через несколько дней многие будут называть меня копченкой - прозвищем тех мальчишек и девчонок, которых нанимали на выборку породы из угля.
Моя первая получка ушла на покупку четверти ведра водки. Ее поднесли какому-то дядьке, и он принял отца откатчиком на шахту.
С малых лет я хорошо знал цену заработанной копейке. Был на шахте лампоносом, был коногоном. Дрессированная лошадь отзывалась на мою команду. Крикнешь: Грудью - и она сама толкает вагонетку для сцепки. С лошадью обращаться я умел, работа коногона мне нравилась, но очень боялся ночных дежурств на конюшне: ночью там кишели крысы...
Летом поехал домой. Никогда еще родное Приазовье не казалось мне таким ласковым, как в тот год. Урожай выдался на славу, и, немного отдохнув, я решил подработать на уборке хлеба. Семья снова бедствовала: отец подорвал на шахтах здоровье и вернулся в Кривую Косу.
Голубое небо у горизонта сливалось с бирюзовой далью моря. В бескрайней степи маячили копны золотистой пшеницы. Тихо, спокойно. И вдруг - крик: от хутора скакал всадник с развернутым красным флагом. Бабы заголосили - казак с развернутым флагом был вестником боевой тревоги.
Так я узнал, что началась германская война.
Война обезлюдила Донбасс, и я недолго пробыл коногоном. Уже к концу следующего года стал камеронщиком - машинистом на паровых насосах, откачивающих воду из шахт.
