Вячеслав Кондратьев - Сашка
На вокзале народу много - и военных, и гражданских, - хоть время и раннее. Тут, наверно, и кипяточком разжиться можно, а хорошо бы, иззябся Сашка за ночь основательно. С кипятком и хлеба можно пожевать - лепехи-то картофельные, НЗ свой особый, Сашка по дороге улопал, не сдержался.
Люди на станции, хоть и занятые своими делами, на Сашку все же кидали любопытные взгляды. Тут таких - прямо оттуда, войной перемолотых - вроде не было. Красноармейцы все справные, в обмундировании хорошем, а то и новом. Сашке даже малость неудобно стало, что грязный он такой да оборванный. Хорошо еще, что после бани и прожарки одежи насекомых на нем поменело, но все же, заразы, дают о себе знать - покусывают. Поэтому выбрал он себе местечко в стороне, побезлюдней где. Там кипятку и попил. Пришлось два кусочка сахара употребить и одну пайку хлеба съесть - большего он себе не позволил.
Узнал Сашка, что пассажирский поезд на Москву, точнее, до Клина только, пойдет в середине дня. Времени еще много, можно поспать маленько, передохнуть. В Клину, сказали, надо на другой поезд пересаживаться, хорошо бы так угадать приехать в Клин и сразу на московский пересесть, но это как случится, расписания твердого нет, и никто того не знает.
Хоть и погрелся он горячей водицей, но озноб не проходил. Может, опять жар поднялся. Тяжесть в теле его не оставляла, и рука, конечно, побаливала. Завернул он самокрутку (с табачком у него пока порядок), прикурил у кого-то "катюшу-то" свою первобытную вынимать здесь стыдно, - затянулся во всю мочь, глаза прикрыл... Сколько же ему отдыхать нужно, чтобы эту ослабу перестать чувствовать. Неделю, две, а может, и месяц целый?
Так и задремал он с цигаркой непотухшей, и вдруг перед ним словно наяву лицо Зинино и голос ее ласковый: "Родненький". Открыл глаза, а перед ним и впрямь лицо девичье, да не одно, а два целых. Очнулся Сашка совсем и увидел, наклонились над ним две девчушки в военной форме, и одна осторожненько так до его плеча дотронулась и сказала:
- Извините, что разбудили вас, но у нас поезд вот-вот уходит... Вам хлеба не нужно?
- Что? Хлеба? - встрепенулся Сашка. - Сколько стоит? - и полез в карман, зашелестел Володькиными тридцатками.
- Что вы? - улыбнулась другая. - Не продаем мы, что вы! Мобилизованные мы, из Москвы в часть едем. Ну, нам наши мамы на дорогу дали продуктов разных, а мы тут в продпункте еще получили. Куда нам столько? Ну, мы и решили... Вы с фронта же? - робко спросила под конец.
- С фронта.
- Мы видим, раненый... Ну вот и хотим с вами поделиться...
Тут у Сашки комок к горлу, глаза повлажнели, как бы слезу не пустить сейчас перед девчатами, еле "спасибо" выдавил.
- Мы принесем сейчас! - сказали девушки и убежали.
Слава богу, дали время в себя прийти. Скривился Сашка, будто от боли, подбородок свой небритый в кулаке мнет, глаза протирает, чтоб не заметили девчушки его состояния, когда вернутся... Неудобно же, фронтовик он, боец...
Они прибежали скоро - ладные, разрумяненные от бега, пилотки у них чуть набекрень, талии осиные брезентовыми красноармейскими ремнями перетянуты, шинельки подогнаны, и пахнет от них духами, москвички, одним словом... Принесли Сашке кружку кипятку, в которую при нем сахара куска четыре бухнули, буханку хлеба серого московского, точнее, не буханку, а батон такой большой, несколько пачек концентратов из вещмешка достали (причем гречку!) и, наконец, колбасы полукопченой около килограмма.
- Вы ешьте, ешьте... - говорили они, разрезая батон, колбасу и протягивая ему бутерброды, а он от умиления и расстройства и есть-то не может.
А тут сели они около Сашки с обеих сторон. От одной отодвинется - к другой вплотную, как бы не набрались от него. И ерзал Сашка, а им, конечно, и в голову не приходит, чего он от них все двигается. Хлопочут около Сашки, потчуют - одна кружку держит, пока он за хлеб принимается, другая колбасу нарезает в это время. И веет от них свежестью и домашностью, только форма военная за себя говорит - ждут их дороги фронтовые, неизвестные, а оттого еще милее они ему, еще дороже.
- Зачем вы на войну, девчата? Не надо бы...
- Что вы! Разве можно в тылу усидеть, когда все наши мальчики воюют? Стыдно же...
- Значит, добровольно вы?
- Разумеется! Все пороги у военкомата оббили, - ответила одна и засмеялась. - Помнишь, Тоня, как военком нас вначале...
- Ага, - рассмеялась другая.
И Сашка, глядя на них, улыбнулся невольно, но горькая вышла улыбка - не знают еще эти девчушки ничего, приманчива для них война, как на приключение какое смотрят, а война-то совсем другое...
То ли заметили девушки в Сашкиных глазах горечь, то ли просто так, но смех вдруг сразу оборвали, а потом одна из них спросила тихо:
- Вас сильно ранило?
- Да нет. Двумя пулями, правда, но кость не задетая.
- А немцев вы видели? - спросила другая.
- Как вас сейчас.
- Неужто? Так близко?
- Куда ближе... Дрался я с ним... в плен брал.
- Он вас и ранил?
- Нет, меня снайпер подцепил.
У девушек глаза расширились, и как-то по-другому оглядели они Сашку и остановили взгляд на его ушанке, пулей пробитой. Сашка улыбнулся, снял шапку.
- Вот видите, чуть пониже, и... - сказал не рисуясь, просто.
Девушки замолчали, обдул, видно, холодок души, приморозил губы.
Потом одна из них, глядя прямо Сашке в глаза, спросила:
- Скажите... Только правду, обязательно правду. Там страшно?
- Страшно, девушки, - ответил Сашка очень серьезно. - И знать вам это надо... чтоб готовы были.
- Мы понимаем, понимаем...
Поднялись они, стали прощаться, поезд их вот-вот должен отойти. Руки протянули, а Сашка свою и подать стесняется - черная, обожженная, грязная, но они на это без внимания, жмут своими тонкими пальцами, с которых еще маникюр не сошел, шершавую Сашкину лапу, скорейшего выздоровления желают, а у Сашки сердце кровью обливается: что-то с этими славными девчушками станется, какая судьба их ждет фронтовая?
И вот опять прощание с людьми хорошими... Сколько их на Сашкиной дороге за последние дни было? И со всеми навсегда расставался. Только и знает, что Тоней одну зовут, а ведь в сердце навсегда останутся.
Он смотрел им вслед, на фигурки их легкие, и опять комок к горлу подошел: милые вы девчушки, живыми останьтесь только... живыми... и непокалеченными, конечно... Это нам, мужикам, без руки, без ноги прожить еще можно, а каково вам такими остаться?..
Вскоре и Сашкин поезд на посадку подали. Народу около вагонов невпроворот, около дверей толчея невообразимая. В самую гущу лезть Сашка поостерегся - как бы руку раненую не замаяли, но, когда двери отворили, завертело его, закружило и вынесло к площадке, а там и в дверь воткнулся и даже место сидячее прихватил.
