Владилен Орлов - Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы
На другой день Шалевич и Хвощинский были вызваны на НП, а у меня выдалось свободное время, и я решил побродить по лесу, хотелось осмотреть новое место. Пробираясь через чащу в стороне от огневых позиций, увидел впереди контуры огромного шалаша. Кто там? Подошел и обнаружил временное жилище жителей, человек 10–15, женщины с детьми, старики и старушки. Белорусы. Здесь они прятались от немцев. Все измученные, хмурые, усталые, неразговорчивые, какие-то настороженные. Только спрашивали меня: «Надолго ли пришли?» Я заметил голодные взгляды ребятишек и вернулся к своей землянке. Как раз вернулись Шалевич с Хвощинским. Посовещавшись, мы собрали узелок сухарей из своих пайков и несколько ломтей хлеба. С этим «подарком» я и Шалевич отправились в лес к обнаруженному мной шалашу. Встретили нас опять настороженно, поблагодарили за гостинец, но как будто чего-то опасались. Мы немного поговорили, сказали, что немца скоро прогоним и им можно будет вернуться к себе, правда, придется строиться заново. Нас молча слушали, кивали, вздыхали, но контакта не получалось. Ушли мы в недоумении. Только много позже, далеко после войны, я, прочитав много о том времени и поговорив с очевидцами, понял, что они, особенно женщины, боялись насилия, которое было, увы, не только от немцев, полицаев, но и от некоторых партизан.
К вечеру Шалевич с Хвощинским вновь ушли на НП, а меня, Воронкова и еще кого-то из связистов оставили в резерве. Недалеко, в темноте, тихо переговариваясь, шла к передовой пехота. Мелькали огоньки цигарок, слышался топот множества ног. Потом стихло, только время от времени слышались минометные разрывы на передовой. Это немцы почувствовали, а возможно, уже ждали, что завтра наступление, и пытались заранее как-то ответить.
Только обозначился рассвет, как загрохотало, завыло все кругом, затряслась земля. Началась артподготовка, которая длилась минут 20–30. Немцы отвечали слабо, в основном по передовой, до нас не долетел ни один снаряд. Только кончилась артподготовка, как низко над лесом с ревом пролетело несколько звеньев наших штурмовиков «Ил-2». Вскоре послышались разрывы сбрасываемых ими бомб и реактивных снарядов и редкая стрельба немецких зениток. Затем, временами, работала наша артиллерия и слышались автоматно-пулеметные очереди. Последнее означало, что наши штурмуют окопы противника. Вскоре пришло сообщение, что удалось захватить первую линию обороны, но дальше продвижение застопорилось. Там оказались власовцы, которые упорно сопротивлялись, так как понимали, что им все равно не жить.
Отношение к власовцам было хуже, чем к эсэсовцам. Предатели, негодяи! Их редко брали в плен. Запомнился один эпизод. На одном из перегонов с позиции на позицию наша колонна остановилась, и мы попрыгали с машин, чтобы размяться. Вдруг услышали приближающиеся от головы колонны возмущенные крики, брань, среди которых я различил «власовцев, ети их… ведут», и я увидел следующую картину. Поодаль от обочины вдоль нашей колонны вели трех власовцев. Впереди и сзади конвойные с винтовками. Два власовца были небольшого роста, одеты в немецкую форму, а один, огромный, с растрепанной копной рыжих волос и растерзанной одеждой, шел босиком прямо по снегу. Из колонны то и дело выбегали солдаты, подлетали к рыжему, били по голове, по лицу, по спине. Били чем попало: кулаком, прикладом, саперной лопаткой. Эта троица шла как сквозь строй, хотя конвойные старались идти как можно дальше от колонны, по краю болота или близ опушки леса. На окрики конвойных никто не обращал внимания, даже когда они уговаривали (с матюком) дать им довести пленных до штаба на допрос или грозились стрелять. Ну, стрелять, конечно, не посмеют, их бы самих тут же прибили заодно с пленными. Доставалось в основном рыжему, все лицо которого было расквашено и в крови. Такой неистовой ненависти я никогда не видел. Только приличное расстояние спасало их от расправы. Не знаю, довели ли их до места. Сцена эта вызвала у меня отвращение своей слепой, безумной и бессмысленной ненавистью. Хотя я понимал и разделял чувства к власовцам, но бить сдавшегося, поверженного, беспомощного врага — в этом было что-то животное, шакалье, бесчеловечное. Даже мелькнула мысль, что, может, они специально сдались. Но тогда надо было им предвидеть подобную ситуацию.
К полудню бой стих и нас перебросили на новую позицию, правда, недалеко, всего на 3–4 километра вперед. Опытные вояки и вернувшиеся с НП разведчики говорили, что наступление оказалось неудачным. Обычно так мало продвигаются, когда не удается прорвать всю глубину обороны.
На новом месте мы начали срочно оборудовать позиции. Опять рыть и оборудовать блиндажи. Все работали сколько хватало сил. Однако соорудить мало-мальски пригодный блиндаж не удавалось. Через несколько штыков копки проступала вода. Мы выбрали место повыше, на пригорке, что плохо с точки зрения обстрела, но другого выхода не было. Удалось выкопать чуть больше полметра, а дальше опять проступала вода. Тогда положили на дно несколько толстых бревен, а сверху настил из жердей, покрытых неизменным лапником. Сверху сделали однослойный накат из бревен. Накидали, как всегда, лапник и песок с землей. Блиндаж готов! Плохенький, но от мин защитит. Залезали и перемещались внутри ползком, то и дело задевая бревна потолка и получая порцию песка из щелей между бревнами наката. Снизу тянуло холодом от воды. Противно, мерзко, холодно, но пока другого выхода нет. Кто-то принес издалека немного соломы, стало чуть лучше. Подстелили плащ-палатку и отдыхали по очереди, прижимаясь друг к другу спиной для тепла. Хорошо, что не морозно, только минус 2–3 градуса. Одежда вроде теплая, байковое нижнее белье, гимнастерка. Сверху ватная телогрейка, ватные брюки, валенки, шинель, на голове ушанка. Но пропотели, работая, и валенки отсырели. Поспишь немного и просыпаешься в ознобе. Вылезешь, побегаешь, чтобы согреться, и опять обратно. А костер? Нельзя! Здесь передовая, сразу засекут, налет, и мало не покажется. Сколько таких блиндажиков и просто ям, слегка прикрытых «шалашиками» из стволов, пришлось использовать! Белоруссия, кругом болота!
К концу работы прибежал встревоженный старшина и сказал, что исчез Воронков, тот самый, что только что прибыл из медсанроты. Меня с Шалевичем утром следующего дня послали на старые позиции, может, он там застрял. Наказали разыскать, ведь это ЧП, да еще какое — дезертир! Надежды мало, но все же… Захватив карабин (Шалевич — автомат) и на всякий случай вещмешок, мы отправились на старое место. По дороге Шалевич ругал Воронкова, говорил, что следовало этого ожидать от такого скользкого типа. Теперь пятно на нашей батарее. Пришли на старое место, обшарили все вокруг, расспросили уже разместившихся там тыловиков. Безрезультатно. Беглеца и след простыл. Пора собираться обратно. Ба! Потянуло хлебным духом — это недалеко заработала передвижная хлебопекарня. Шалевич оставил меня у нашей старой землянки и вскоре вернулся с двумя или тремя буханками только что испеченного хлеба. На мой вопрос, как это удалось, ответил, что уметь надо, там девчата работали, он еле уговорил, уж как старался, а тут как раз выпечку вывезли! Он отрезал по хорошему ломтю еще горячего хлеба, и мы быстро уплели его, запив водой из фляжки. Хлеб был черный, плохо пропеченный, сырой (сейчас я бы его и с голодухи не взял), но тогда сошел и такой. Правда, потом меня мучила изжога. Остальной хлеб запихнули в вещмешок для наших ребят и командира взвода. Тогда у нас было принято всегда делиться случайной добычей.
