Клэр Томалин - Жизнь Джейн Остин
В начале 1795 года некоторые солдаты из полка Генри присоединились к бунту полуголодных бедняков возле Ньюхейвена. Генри как раз находился в Оксфорде, куда ему было разрешено вернуться для продолжения учебы, но был немедленно вызван в полк. Он отделался отправкой сообщения, что болен, и вернулся, когда волнения уже подавили, а бунтовщиков приговорили к жесточайшим наказаниям. Генри довелось увидеть, как их расстреляли перед всем Брайтонским гарнизоном. Затем в сентябре он отвел своих бойцов на зимние квартиры в Челмсфорд, после чего возобновил занятия в Оксфорде. Это была странная жизнь: между аскетическим университетским существованием и военным лагерем, где их полковник Чарльз Спенсер поддерживал веселое светское общение между офицерами и безжалостно суровую дисциплину среди солдат.
Но Генри больше занимало другое. В феврале 1795 года Элиза де Фейид вдовела уже год. В апреле с ее крестного наконец сняли все обвинения, и Генри прислал ему свои поздравления из колледжа Святого Иоанна: «Дорогой сэр, позвольте мне, скромному и доселе безмолвному наблюдателю событий, имеющих важность национальную, преступить строгость приличий и в этот знаменательный момент, хотя и без позволения, но вовсе не желая оскорбить, принести свои теплые и почтительные поздравления от всего сердца, глубоко потрясенного тем, что вам довелось пережить. Позвольте мне поздравить мою страну и себя как англичанина». Далее он упомянул о «многих примерах проявленной вами доброты ко мне». Мы не знаем, в чем именно проявлялась эта доброта — в рекомендациях или, может быть, в деньгах. Тон письма Генри кажется чересчур напыщенным и слащавым, но он нуждался в благоволении Уоррена Гастингса.
Прошло уже восемь лет с тех пор, как Генри и Элиза флиртовали в Стивентоне. Он был тогда шестнадцатилетним мальчиком, а она кокетливой дамой двадцати шести лет. Теперь она стала свободной, а он совершенно взрослым, и в один прекрасный день Генри вполне официально попросил руки Элизы. Им ничто не мешало пожениться: браки между кузенами были тогда обычным делом, ее любила его семья, и она отвечала им тем же. Как лейтенант, он располагал кое-какими средствами, и она имела независимое состояние, а также определенные виды на будущее. И все же он получил отказ. Амбициозный Генри, такой блистательный в красном офицерском мундире, отправился восвояси с поджатым хвостом. То ли ей казалось, что они чересчур хорошо друг друга знают, то ли она чрезмерно ценила свою независимость. А может быть, Элиза рассчитывала на более длительное ухаживание. Так или иначе, если она и пожалела о своем отказе, то Генри был слишком горд, чтобы и дальше бегать за ней. Нет так нет, а домочадцев он, судя по всему, даже не поставил в известность о своих планах.
Но у Элизы среди братьев Остин имелся, как мы знаем, еще один обожатель — Джеймс. Конечно, он был теперь мужем и отцом… Но в мае 1795 года, когда малышке Анне исполнилось два года, а его жене Энн не было и сорока, она однажды после ужина вдруг почувствовала себя плохо и через несколько часов умерла без всякой видимой причины. Пораженному Джеймсу пришлось справляться не только с собственным горем, но и с осиротевшей дочкой, и он, конечно же, обратился за поддержкой и помощью к семье. Анну забрали из Дина в Стивентон, где бабушка и юные тетушки окружили ее заботой. А Джеймс, скорбящий, но зато свободный, начал вновь подумывать о своей вдовствующей кузине.
Анна тем временем сделалась нежно любимым членом стивентонской семьи. И Кассандра, и Джейн привязались к ней почти как к собственной дочери. Чуткая приметливость Джейн в отношении детей впервые возникла именно из наблюдений за маленькой племянницей; когда маленькие Гардинеры в «Гордости и предубеждении» пытаются выразить охвативший их восторг «даже своими фигурками, посредством всевозможных скачков и ужимок», мы видим Анну Остин в ее счастливые моменты.
Спустя годы Анна положила на бумагу свои воспоминания о пасторате в Стивентоне. Она описала две смежные комнаты наверху, которые делили Джейн и Кассандра: в глубине располагалась спальня, а при входе с лестницы так называемая гардеробная, на самом деле их маленькая гостиная с голубыми обоями и полосатыми голубыми занавесками.
Я помню простой ковер шоколадного цвета, который покрывал пол этой комнаты, и скромную меблировку. Напротив камина стоял крашеный шкаф, а над ним находились полки для книг; пианино тети Джейн, и на столике меж окон, над которым висело зеркало, — две овальные шкатулки для рукоделия, в которых помещались маленькие бочонки из слоновой кости, — в них хранились шелковые нитки, метры и прочее…
Анну так зачаровывали шкатулки для рукоделия и их содержимое, что она не упомянула ни о красках и карандашах Кассандры, ни о маленьком бюро красного дерева, в котором Джейн хранила свои перья и бумагу[95].
Осенью 1795 года война подступила к сестрам Остин еще ближе: жених Кассандры Том Фаул согласился стать военным капелланом в полку, направлявшемся в Вест-Индию сражаться с французами. Это вовсе не походило на синекуру Джеймса — Томасу в самом деле предстояло отплыть на чужбину на военном корабле. Предложение исходило от барона Крейвена, дальнего родственника Фаулов, который также отправлялся с полком. Том согласился на этот смелый шаг, чтобы обеспечить их с Кассандрой будущее. Ведь лорд Крейвен пообещал устроить его на выгодное место в Шропшире, когда они вернутся из похода. Такой же сдержанный, как и его невеста, Том утаил от патрона свою помолвку, зато с достойным восхищения благоразумием составил до отъезда завещание. Он должен был отплыть в конце года.
Настала суровая зима. Премьер-министр Питт рекомендовал беднякам есть мясо вместо хлеба, который продолжал дорожать. Совет Питта так угрожающе напоминал знаменитые слова Марии-Антуанетты[96], что в графстве Беркшир мировые судьи, испугавшись бунтов, почли за лучшее увеличить налог на содержание бедных. В других графствах этот шаг нашли весьма мудрым и последовали их примеру.
В октябре толпа напала на карету короля, когда он проезжал через Сент-Джеймс-парк по пути в парламент. Со свистом и улюлюканьем били стекла и кричали: «Дайте нам мира и хлеба!», «Нет — королю!», «Нет — войне!» Народ разогнали, а король, человек неробкого десятка, на следующий день отправился с королевой и принцессами в театр «Ковент-Гарден» — на этот раз без всяких происшествий. Питт принял решение собрать средства с помощью среднего класса и ввел налог на пудру для волос; результатом стал отказ от ее употребления. Впрочем, некоторые держались до конца — например, Эдвард Остин-Найт со своей женой Элизабет. Да и мистер Остин, без сомнения, продолжал носить свой старомодный пудреный парик. А вот Фрэнк и Чарльз последовали примеру большинства и просто подстригли свои темные волосы покороче. Поэтому на портретах они выглядят весьма современно в отличие от Джеймса и Эдварда, запечатленных как представители ancien regime[97].
