Фаина Раневская - Фаина Раневская. Смех сквозь слезы
– Мы с вами не сработаемся, зря я это затеяла.
– Почему?
– Вот заладил свое «почему»! Я не себя показать, а играть хочу!
Когда-то Таиров втащил меня на декорации под колосники под ручку, заболтав. Потом стоял внизу и кричал:
– Молодец, Раневская! Хорошо! Правильно! Молодец!
Хотя хвалить было не за что. Но он знал, что могу, знал, что вокруг нужно походить и условия создать, чтобы я раскрылась.
И Эфрос знал.
И Юрский тоже знает. Он думает, я не вижу, сколько нервов ему стою. Все вижу, но если он не потратит свои, то и я свои приберегу.
Тратит, с самого первого дня тратит.
Он удивительный, такого терпения я ни у кого не встречала. Спрашиваю Нину Сухоцкую:
– Ниночка, как ты думаешь, он со мной так, потому что маразматичкой считает? Старой дурой, почти выжившей из ума?
– А ты докажи, что это не так. Фуфа, не кочевряжься, перестань капризничать.
– Я ему Островского предложила, а он его в Шекспира переделывает!
– Не цепляйся к словам, играй, как сама роль видишь.
Репетировали трудно, но все получилось. Юрский настырный, он сумел не сломать меня (все равно не получилось бы!), но повернуть в свою сторону. Мы с ним нашли общий язык и в решении роли и спектакля, спорили, убеждали и переубеждали друг дружку, иногда я дома просто рыдала:
– Нина, я все брошу! Я не начинающая актриса, чтобы мне диктовать, как посмотреть и куда встать!
Но после бессонной ночи приходила к выводу, что Юрский прав. Или наоборот, он приходил к выводу, что не прав.
Я сыграла Филицату. Каких нервов и сил это стоило Юрскому, не знаю, но сыграла. Хоть на старости лет, в последней роли была доброй феей, устраивающей чужое счастье.
А Сергею Юрьевичу после меня уже никто не страшен, он закалку Раневской прошел. Настырный все-таки мужик! Справиться с самой Раневской…
Вера Марецкая, Любовь Орлова И Юрий Завадский
Так, и только так, эта троица для меня неразделима.
Это Театр Моссовета, мои взлеты и падения.
Мы играли вместе на сцене и в кино, боролись за одни и те же роли, казалось, должны бы друг дружку ненавидеть, но вот поди ж ты, дружили.
Я могла сколько угодно придумывать прозвища Завадскому, ругать Веру сволочью или сочинять едкие замечания об Орловой, это не умаляло моего ими восхищения и даже преклонения. Удивительно, но они относились так же.
Если от любви до ненависти и обратно один шаг, то мы только и занимались, что шагали туда-сюда.
Нет, мы могли ссориться, и даже ссориться «навсегда», это вовсе не означало, что мы действительно не любим друг друга.
С кого из них начать, даже не знаю.
Пусть дамы чуть постоят в сторонке, начну все же с Завадского.
Наши с ним отношения – постоянный раздражитель в театре, это когда вместе страшно, врозь скучно. Иногда я действительно не понимала, чего же больше сделал для меня Завадский – хорошего или плохого. Теперь, когда его уже нет, и нет давно, могу сказать: не просто хорошего, он сделал из меня ту Раневскую, которую все знали в последние годы. Без бесконечных пререканий с Завадским, необходимости постоянно искать свое место, свою особенную интонацию в любой роли я бы быстро обросла штампами. Пусть твердят, что у Раневской это невозможно, никто же не знает, что могло бы быть, все исходят из того, что было в действительности.
Попробую по порядку.
С Завадским я была связана даже родственными узами – Ира некоторое время была его супругой. Завадский влюблялся часто, его женой была и Вера Марецкая, которая родила Женьку. Но Юрий Александрович увлекся молоденькой Улановой и Верку с сыном бросил. Как при этом они умудрились остаться друзьями на всю жизнь, не понимаю, но это факт.
Для Завадского Марецкая, что для Александрова Орлова. Хотя потом обе повисли именно на Завадском. А уж когда добавилась и я… Но Завадский выдержал всех! Бывают мужчины, которых даже трем грациям вроде нас с Марецкой и Орловой не свалить.
Завадский хуже, чем думает о себе он сам, но, возможно, лучше, чем думаю о нем я.
Завадского я обожаю, хотя и обзываю Пушком, Гертрудой и еще много как. Вот не поворачивается рука написать в прошедшем времени!
Завадский умница, сколько бы я его ни ругала или ни пародировала.
Спрашиваю:
– Юрий Александрович, играть без нормальной реакции партнера невозможно, я не могу беседовать с живыми манекенами, те, кто на сцене рядом, тоже должны играть, воображать, жить ролью, а не демонстрировать свое актерское умение. Если я этой жизни не вижу и не слышу, наступает отторжение. Одной фальшивой фразы достаточно, чтобы роль развалилась. А как же раньше? Приезжал на гастроли гениальный столичный или московский актер, но если приезжал один, то играть приходилось с теми, кто был в труппе.
– Вы правы, Фаина, было трудно. Недаром актеры называли гастроли в одиночку «черным хлебом».
– Но играли-то как?
– Играли за себя и за того, с кем должны общаться на сцене. Знали текст всей пьесы, мысленно произносили все реплики и вслух отвечали только на то, что слышали внутри. Это позволяло оставаться на уровне даже в отсутствие нормальной игры всей труппы. Зрители не видели остальных, они замечали только талантливого гастролера.
– Я давно делаю именно так. Нечаянно вышло, знаю весь текст и пытаюсь играть сама за всех. Но это глупо, вокруг столько талантливых актеров и актрис, которые просто по лености повторяют найденное единожды, боясь выйти за рамки этого уже наработанного штампа, боясь ответной реакции партнеров. Как замкнутый круг.
В Завадском словно два человека сидели, один вот такой: умный, гениальный, не боящийся заступиться за опального, позвать к себе в театр того, на кого косо смотрит власть, любитель и любимец женщин, остроумный и красивый…
Другой – фанфарон, любитель наград, званий, аплодисментов, для которого люди вокруг и актеры в том числе разменная монета, способный собрать труппу только для пересказа своего вещего (!) сна или спокойно попросить отдать роль другой…
Люди рождаются в рубашках, Завадский сразу в енотовой шубе!
Когда ему дали Гертруду (Героя Труда), я поздравлять не стала ни в общей компании, ни отдельно. На «почему», ответила, что неприлично высказывать соболезнования, когда остальные поют осанны.
– Какое соболезнование?! Что у него случилось?!
– Достиг вершин.
– Фаина Георгиевна, вы о чем?
– У Завадского для полного комплекта похоронных принадлежностей не хватало Гертруды, все остальное было. Он о Звезде мечтал, теперь мечта сбылась, мечтать не о чем. Зачем жить дальше?
Дернул черт сказать так! Конечно, Юрий Александрович прожил еще почти четыре года после этого, но я себя за язвительный язык корила.
