Изабелла Аллен-Фельдман - Моя сестра Фаина Раневская. Жизнь, рассказанная ею самой
Как это ужасно! Разве можно судить за прогул? Да еще и в том случае, если человек озаботился подменой и спектакль не пострадал. Чувствую, что никогда не смогу понять до конца здешнюю жизнь. Радуюсь тому, что у сестры нет привычки прогуливать и опаздывать, как актриса она крайне дисциплинированна. Сестра, смеясь, успокаивает меня, оказывается, этот жестокий закон давно отменили и за прогулы больше не судят и не сажают в тюрьму.
10.12.1961– Темну ночь недосыпала, сладок кус недоедала! – ворчит сестра.
Крайняя степень негодования, это когда сумочка летит в одну сторону, шуба – в другую, а двери открываются и закрываются резко, словно выстрел. В такие минуты лучше всего не задавать вопросов, не выходить из своей комнаты, никак не напоминать о себе. Сестра будет шуметь посудой на кухне, закурит, громко выругается, вспомнив, что «почти уже» отказалась от этой привычки, позвонит Ниночке, позвонит Елочке, выплеснет в разговоре избыток чувств, а потом вдруг спохватится:
– Белла! Ты там живая?
Это означает, что гроза прошла мимо, прошла стороной. Можно вылезать из своего уютного убежища. Главное – не задавать вопросов. Лучше говорить самой. Если у меня нет наготове какой-нибудь интересной новости, я ее придумываю или вспоминаю прочитанное в газетах. В газетах, которые я исправно прочитываю от первой до последней страницы (самое нудное пропускаю), всегда найдется, что рассказать сестре. Главное начать, потому что договорить мне все равно не дадут. Сестре попытались навязать участие в каком-то новогоднем концерте. Ее не устроили условия и сама программа. Она снова высказала режиссеру свое мнение о нем (он, должно быть, заучил это мнение наизусть).
– Давай проводим Хануку, – говорю я, заставляя стол тарелками.
– Провожай хоть… – начинает сестра, но вовремя осекается и говорит. – Давай!
Есть с кем встретить праздник, есть с кем его проводить. Разве могу я считать себя несчастной?
12.12.1961– Знаешь, что сказал Эйзенштейн о Мейерхольде? – вдруг спросила сестра. – Счастье, сказал, тому, кто соприкасался с ним как с магом и волшебником театра, и горе тому, кто зависел от него как от человека. Вторая половина этой фразы относится почти ко всем режиссерам. Исключения бывают, но они так редки, так редки! И знаешь, что мне больше всего не нравится в режиссерах? То, что живут они по принципу собаки на сене. Сам тебе ролей не дает, разве что кинет какую-то подачку от великих щедрот своих, но и в другой театр не отпускает. Как можно отпустить? А вдруг там талант развернется в полную силу? Сам не ам, и другому не дам! Так и умру я в ожидании настоящей роли! Разве бабушка в «Деревьях» – мой предел? Я думала – ладно, наш главный режиссер очень занятой человек, а завлит у нас не ахти, серединка на половинку, так я сама найду подходящую пьесу. Приносила ему штук двадцать, и махровую классику, и нежную современность. Он все отвергает. Я спрашиваю «почему?», ведь пьеса так хорошо ложится на нашу труппу и соответствует как духу времени, так и всему остальному. Я же знаю, что сейчас можно и что нужно ставить! Я же не приношу ему «Самоубийцу» или ««Заговор чувств»! А он, по-моему, даже их и не читает! Любка за границей находит для себя пьесы, добивается, чтобы театр оплатил перевод и гарантировал ее мужу постановку, а ей главную роль, а я прихожу с протянутой рукой и униженно клянчу: «Царь, добрый царь, дай мне рольку, будь так добр». А царь не дает. Сегодня сказал, что хочет поставить что-нибудь свеженькое из врачебной жизни. Мало у нас про врачей хороших пьес, жаль. Я ему в шутку говорю: «Хотите новое дело врачей?» А он аж передернулся весь, в лице изменился и отвечает: «Только вы, с присущим вам тактом, можете из любого слова дело раздуть!» Как тебе это нравится? С присущим вам тактом! Из любого слова дело! Эх, если бы у меня был бы такой характер, чтобы из слов дела раздувать, я бы отыгралась на многих… Их счастье, что я не такая. Пьесу о врачах! Ставьте «Мнимого больного», в этой пьесе три женские роли! Маринка сыграет Белину, Туська – Анжелику, а Сашка – Туанетту! Весь гарем будет при деле. Ах, там, кажется, есть еще девочка? Ну и на девочку кто-нибудь найдется, хотя бы Анька. И самое главное – для Раневской в это пьесе ролей нет! Знаешь, как царя Бориса за глаза зовет молодежь? Фюрером! Разве это не показательно? У него молодежь спивается от безысходности, что же можно сказать о стариках? Мне не жаль себя, мне жаль молодежь, жаль театр, который отобрали у Таирова. Ради чего отобрали? Ответь мне, ради чего? Для кого?
Что я могу ответить? Молча киваю. Чувствую, что сестра уже одной ногой вышла из театра. Верю, что она знает, что делает. А что мне еще остается? Не можешь ничего сделать, так молись и надейся. Молюсь и надеюсь.
13.12.1961Новость про Е.А. У нее не все так плохо, как казалось поначалу. Видимо, ее поступок тронул кого-то (я прекрасно понимаю, кто это мог быть), и ей удалось сохранить большую часть того, что она имела. «Ей указали на ее место, – говорит сестра. – Раз ты женщина, то не лезь на самый верх. Сиди в своем кресле и не рыпайся!» Хорошо, что все закончилось именно так. Надеюсь, что тучи над ее головой рассеялись навсегда. Е.А., по выражению сестры, «необразованна, но душевна» и способна на сострадание, что доказывает и мой пример. Сегодня, хоть и 13-е, а день хороших новостей. А.А. чувствует себя значительно лучше. Сестра собирается проведать ее, но этому постоянно что-то мешает. В театре какие-то проблемы с репертуаром. Наверное, вместо «какие-то» уместнее смотрелось бы слово «очередные», но я с детства не люблю помарок. У меня их не было ни в одной тетради, потому что, ошибившись, я переписывала целые листы. Упражнения только улучшают почерк, хоть большинство людей считает иначе. Все дело в скорости и аккуратности. Если писать быстро, наспех, то почерк неминуемо испортится, если же писать медленно и аккуратно, то он будет становиться лучше с каждой строчкой. Теперь я даже если и захочу написать небрежно, то у меня ничего не получится, буковки все равно будут четкими, ровными.
14.12.1961Мне никогда не хочется писать о проблемах со здоровьем, пусть об этом пишут врачи. Я придерживаюсь того мнения, что все болезни происходят от возраста и образа жизни. Незачем удивляться, обнаружив у себя ту или иную болезнь, достаточно вспомнить, сколько тебе лет, сколько всего пришлось пережить, как ты любишь понежиться в постели и не отказываешь себе в лишней булочке, не забыв и про масло. Здесь мне очень не хватает сыров, местный ассортимент их не просто оставляет желать лучшего, он вопит, рыдает, стенает. Три-четыре сорта – брынза, нечто похожее на нее, но менее соленое, edammer, который здесь называют просто «сыром», он может продаваться под различными названиями, но суть его одна и та же, плавленый сыр, который и сыром-то назвать нельзя. О camembert и brie можно только мечтать, а местный roquefort не имеет с подлинным ничего общего, разве что кроме наличия moisissures[83]. Сестра говорит, что я «зажралась в своих заграницах», сама она к сырам совершенно равнодушна, десерт в ее представлении это сладкое и непременно с кремом. «Надо же подкармливать диабет, чтобы он не сожрал меня», – шутит сестра. Что же касается медицины и всего, что с ней связано, то я довольна. Врачи здесь внимательные, а отсутствие платы за лечение (подарки не в счет, это просто проявление внимания) позволяет надеяться на то, что они не станут искать у пациентов несуществующие болезни. Во Франции мне доводилось слышать циничные высказывания вроде того, что лечению подлежит не пациент, а его счет в банке. Должна признать, что бескорыстия как такового здесь значительно больше, оно встречается если не на каждом шагу, то, во всяком случае, довольно часто. Особенно умиляют меня отношения между соседями. Они простираются гораздо дальше обычного bonjour, comment allez-vous?[84] У соседа можно одолжить небольшую сумму денег (есть люди, которые имеют привычку не возвращать долгов, но о таких принято заранее предупреждать). Можно попросить соль, сахар, масло, лук, папиросы, если эти продукты, имеющие свойство внезапно заканчиваться, вдруг закончились. Можно одолжить столовые приборы или, скажем, стулья, если нагрянуло много гостей. Неприличным считается просить водку, вино или коньяк. Угоститься стаканчиком-другим можно, но попросить у соседа пару бутылок водки, это моветон. Впрочем, при близком знакомстве, таком, как со Светланой и Сергеем, можно одалживать и водку. Здесь близкое знакомство превращает человека в подлинного члена семьи. Разве Нина не сестра нам?
