Гамсун. Мистерия жизни - Будур Наталия Валентиновна
...Официант приносит жаркое. После сытных щей мне уже не хочется есть, и тем не менее официант прав, полагая, что человеку следует есть много, но зато потом долго обходиться вовсе без пищи – такова точка зрения здоровых людей. Теперь я хочу кофе и сигарет, и мне с первого же раза удается заказать и то, и другое» [97] .
Впрочем, Гамсуну свойственно не только чувство юмора и самоиронии, но и чувство прекрасного. Писателя приводит в восторг величественность Петербурга, неповторимая красота Москвы, неоглядные русские степи и дикая кавказская природа. Вот как он описывает Москву:
«Худо-бедно, но я повидал четыре из пяти частей света [98] . Правда, я не все там видел, а в Австралии так и вовсе не был, но кое-где я все-таки побывал и кое-что все-таки повидал, однако ничего подобного Московскому кремлю мне видеть не приходилось. Я видел прекрасные города, Прага и Будапешт, по-моему, очень красивы, но Москва – это сказочный город. Между прочим, сами русские произносят не Москва, а Масква. Как правильно, я не знаю.
...В Москве четыреста пятьдесят церквей и часовен, и, когда на всех колокольнях звонят колокола, кажется, будто над этим миллионным городом содрогается воздух. С Кремлевского холма открывается великолепнейший вид. Я и представить себе не мог, что на земле есть такой город: куда ни глянь, повсюду зеленые, красные и золотые шпили и купола. Это золото и небесная синь затмевают все, что могло нарисовать мое воображение.
...У меня нет склонности к преувеличениям. Возможно, я не все верно запомнил: в храме я не мог записывать и был слишком потрясен увиденным – у меня глаза разбегались от обилия этих немыслимых сокровищ... весь храм в целом представляется единой неповторимой драгоценностью. Он украшен с такой роскошью, что это не всегда производит приятное впечатление, я помню, в частности, что огромные драгоценные камни царей на стене показались мне ненужными и безвкусными. Позже я видел персов с одним-единственным камнем на тюрбане, и мне это показалось более красивым» [99] .
Не обошел Гамсун своим вниманием и русскую литературу, которая дала ему повод, как и в докладах, еще раз высказать свое критическое отношение к произведениям 1870 – 1880-х годов.
Но если в докладах под огнем его критики оказываются преимущественно норвежские литераторы, то теперь главным образом «великий русский писатель Толстой», за которым отвергается право «быть мыслителем и учителем жизни». Как и прежде, Гамсун считает, что задача писателя – в исследовании души современного человека. Из русских прозаиков, по его мнению, с этой задачей блестяще справился Достоевский. «Никто не проник так глубоко в сложность человеческой натуры, как Достоевский, он обладал безупречным психологическим чутьем, был ясновидцем. Нет такой меры, которой можно было бы измерить его талант, он – единственный в своем роде».
Однако в частном письме Дагни Кристенсен Гамсун меняет свое мнение о любимом Достоевском. Он пишет:
«Книга будет готова, скажем, месяца через три, но выйдет она месяцев через шесть-семь, то есть осенью... Она будет большая... в норвежском издании 350 – 400 страниц... Меня поражает, какой плохой мыслитель Достоевский, такой же плохой, как и Толстой. Нашим европейским мозгам трудно понять болтливое несовершенство этих двух великих гениев» [100] .
* * *
Из Москвы Гамсун с супругой едут во Владикавказ и далее – в Тифлис и Баку.
Баку поразил Гамсуна, который увидел в нефтяных вышках не технический прогресс, а грязь и зло, которые несут разрушение естественной среде. «Но вот сюда вторглась Америка с грохотом своих машин», – сетует он. И ему нет дела до того, что Америка тут совершенно ни при чем – ведущей нефтяной компанией в те времена была компания Нобелей, шведских предпринимателей.
Бергльот же напишет подруге из Баку: «Мы сейчас в самом восточном городе Европы на берегу Каспийского моря... Керосин и нефть бьют прямо из-под земли целыми фонтанами... Скоро мы едем в Константинополь».
На пароходе Гамсуны пересекают Черное море и прибывают через Босфор в Константинополь.
В путешествии писатель покупал много открыток и собирал туристические проспекты. Он рассчитывал, что его книга будет «богато иллюстрирована».
В письме Лангену Гамсун сообщает:
«За два последние месяца я совершил долгое путешествие по России, Кавказу и через Кавказские горы до самого Каспийского моря, потом проехал по окрестностям Персии и вернулся обратно по Черному морю через Константинополь, Болгарию и Сербию. Теперь я прибыл в Копенгаген, где останусь до конца года. Как Вы относитесь к изданию в Германии моей книги об этом путешествии? Книга должна быть богато иллюстрирована, у меня есть большой выбор хороших фотографий» [101] .
Действительно, после возвращения из путешествия чета Гамсунов остановилась в Копенгагене, сняв «две уютные комнатки на окраине». Именно в Дании Гамсун начнет писать книгу путевых очерков, вот только работать над ней он будет с большим удовольствием долгих три года, и выйдет она без иллюстраций...
Зато сразу после выхода «Путешествие в сказочную страну» собрало восторженные отзывы критики. Так, в газете «Эребладет» было написано: «Совершенно очевидно, что Гамсуну под силу любой жанр литературы, он мастерски справляется с любым из них. Но „В сказочном царстве“ он показал себя с новой стороны, ведь он написал книгу путевых очерков – а путевой очерк, как известно, скучен по определению, – и вот этот самый скучный жанр он превратил в литературный шедевр».
* * *
Для внимательного читателя не составит труда заметить, что книга путевых очерков пишется от лица самого Гамсуна, который о своей жене упоминает вскользь и называет фру Гамсун «попутчицей». Такое высокомерно-снисходительное упоминание Бергльот критики объясняют все усиливающимся разладом в их отношениях. Гамсун предпочитает говорить о себе как о путешественнике, путнике, бродяге...
В Копенгагене странник тоже надолго не остается, и уже в апреле 1900 года супруги возвращаются в Кристианию. Тоска по родному дому, а, быть может, в достаточной степени и невозможность подолгу жить под одной крышей неожиданно толкают Гамсуна впервые за 25 лет поехать к родителям. Бергльот остается в столице.
Глава двенадцатая
ТЯЖЕЛЫЕ ГОДЫ
В Хамарёе Кнут чувствовал себя прекрасно. Он вновь вернулся домой – и произвел просто ошеломительное впечатление на своих земляков и даже собственных родителей.
В деревушке ходили слухи, что отец и мать Гамсун были так потрясены новым «городским» видом сына, что никак не хотели признать господина в дорогом костюме, с усами и в пенсне за своего Кнута и все порывались обращаться к нему на «Вы».
Гамсун пишет Эрику Фрюденлюнду:
«Если бы ты только знал, какие замечательные люди живут в Нурланне! Они до сих пор верят в Шестую книгу Моисея и особенно следят за новолунием и полнолунием. Я хотел было выкупить отцовскую усадьбу (пару лет назад он вынужден был продать ее за тысячу шестьсот крон), но ее нынешний владелец ни за что не хочет расстаться с ней. Я хотел купить ее для своего несчастного брата, но ничего из моих планов не исполнилось, и поэтому я злюсь, но вообще-то у меня прекрасное настроение. И я собираюсь работать – когда придет время».
И время пришло. Гамсун снимает небольшую землянку рядом с отцовским хутором, чтобы иметь возможность уединиться, и начинает писать историческую драму в стихах «Мункен Вендт» (1902), сюжет которой относится к концу XVIII века. Первоначально он хотел написать трилогию, но в ходе работы отказался от первоначального замысла и создал драму в восьми действиях.
