Лотта Ленья. В окружении гениев - Найс Ева

В зеркале Лотта видит пустую тарелку перед собой. Она съела торт, практически не заметив, и теперь чувствует, что ужасно объелась, и не очень этим довольна. Глядя на оставшиеся в тарелке сливки, обнаруживает листочек от клубники. Она не помнит, как съела ее.

Когда она была ребенком, врачи иногда давали ей клубнику после чтения стихов. Она наслаждалась каждой ягодой, которую брала в рот. Они с братьями были постоянными пациентами клиники. Часто приходили с глубокими кровоточащими порезами на ступнях, потому что не могли удержаться и переходили вброд Хальтербах, в котором было много разбитых бутылок от пива. Но клубника стоила того.

Вспоминая это, Лотта улыбается. Иногда ей не хватает голода, который сопровождал ее в прошлом, какой-то ненасытности. Что-то по-прежнему ею постоянно движет, но все чаще появляется чувство, что это ускользает из-под контроля. Будто в ней сидит другой человек, который говорит за нее «А», а она по привычке почему-то делает «Б».

— Скучаешь по Берлину? — спрашивает Лотта.

— Я себя об этом не спрашиваю, — отрезает Курт. — Эта глава в прошлом, и я больше не трачу ни одной мысли на эту страну.

Лотта вдруг перестает понимать, почему она так волновалась за человека, который с легкостью умеет подводить черту не только под написанным музыкальным произведением.

— И я нечасто о нем думаю. Я ведь будто создана для жизни в изгнании — но все же мне не так легко порвать с Берлином, потому что мы еще не закончили улаживать там дела.

Он смущенно улыбается.

— Конечно, я очень благодарен за твои усилия, поверь мне.

— Не за что, мой лягушонок. Я еще кое-что хотела с тобой обсудить.

— Мистер П. должен получить партию? Я его, конечно, включу.

— Прекрасно, спасибо тебе. — Вообще-то она хотела обсудить что-то другое.

Курт находит глазами точку за ее спиной. Когда Лотта следует за его взглядом, то, к своему удивлению, узнает Брави, который входит в кафе.

— Я не знал, как долго мы с тобой просидим здесь, когда договаривался о встрече, — говорит Курт. — Ты не обидишься?

— Ну что ты, я все равно хотела идти.

Брави приветствует ее без поцелуя в щеку.

— Здравствуй, Лотта. Как ты?

— Очень хорошо. Мне надо бежать. Оставляю вас одних. Конечно, вам есть что обсудить.

Она уверена, что Брави предложат дирижировать новым спектаклем. У двери она еще раз оборачивается и видит теплоту и понимание в жестах и выражении лиц этих молодых людей. Они уже забыли о Лотте.

СЦЕНА 11 Маленькие грехи — Париж,

7 июня 1933 года

Когда Лотта вышла из театра Елисейских По-лей, то не могла понять, в каком она городе. На премьере «Семи смертных грехов» было столько старых знакомых, что с таким же успехом можно было находиться и в Берлине.

Cмеясь, они все вместе переходят каменный мост Альма, чтобы добраться до другого берега Сены. Решили продолжить празднование в баре. Даже Брехт приехал, после того как Курт по старой памяти выслал ему тысячу франков. Брехт настаивал, что не может оплатить пребывание в Париже. После того как он предоставил либретто, постановка его уже, видимо, не интересовала. Несмотря на напыщенность Брехта, Лотта должна признать, что ей приятно его видеть.

— Ну скажи, тебе понравилось?

Она подхватывает его под руку.

— Думаю, что было довольно симпатично. — Его взгляд равнодушно блуждает по направлению Сены.

Лотта отстраняется от него.

— Симпатично? То есть спектакль показался тебе абсолютно неинтересным.

— Может, мне просто не понравилась публика.

— Парижане для тебя ведь слишком чопорные? — Лотта смотрит на его поношенные ботинки и кожаную куртку с засаленным воротником.

Он пожимает плечами.

— Думаю поехать в Данию.

— В Данию? — Лотта удивленно смотрит на него. — А что там?

— Там можно, наверное, зайти в бар и завести умную беседу без того, чтобы какая-нибудь девушка легкого поведения села на колени.

Лотта смеется.

— По крайней мере, они будут одеты не так легко. На севере, должно быть, холодно. Но не думаю, что какие-то девушки могут сбить тебя с толку.

Его пьесы кишат проститутками, но в нормальной жизни можно было бы принять Брехта за благовоспитанного отца семейства — если только не обращать внимания, что елки на Рождество он ставит в нескольких домах.

Брехт громко выдыхает.

— Просто трудно следить за разговором, если кто-то гладит шею и спрашивает, пойду ли я в постель с одной или двумя.

— И что?

— Я сказал даме, что не могу ей дать ответ, потому что настолько увлекся беседой о диалектическом материализме, что мысль о еще большем возбуждении практически невыносима.

Лотту передергивает.

— Теперь мне жаль эту девушку.

— Какая ты жалостливая. — Брехт похлопывает ее по плечу и присоединяется в Касу.

Любуясь, Лотта смотрит ему вслед. Тилли обнимает ее за талию.

— Кого тебе жалко?

— Всех, кто не любит Париж.

Они смотрят на огни, отражающиеся в воде.

— А я люблю этот город. Я чувствую себя настоящей парижанкой. — Тилли кладет голову на плечо Лотте. — А ты?

— Мне здесь тоже нравится, но не знаю, хотела бы я стать парижанкой. Мне кажется, я везде как дома — на какое-то время, — отвечает Лотта.

— Разве не говорят, что дом там, где твое сердце?

Игриво приподняв бровь, Тилли кивает в сторону двух мужчин перед ними. И так как речь, скорее всего, идет об Отто и Курте, которые молча идут рядом друг с другом, Лотта не уверена, на кого именно намекает Тилли.

Отто постоянно держит оборону, защищаясь от Курта, что ужасно принижает его, тем более что Курт в ответ выказывает исключительную вежливость.

Я представляла его совсем другим. Как я могла подумать, что в нем есть что-то героическое?

Лотта целует Тилли в щеку.

— Могу тебе сказать, где находится мое сердце. Оно крепко сидит у меня в груди.

Смех Тилли заставляет всех обернуться: Курт, Отто, Брави, Нееры — все смотрят, как Тилли страстно целует свою партнершу по сцене.

— Ты прекрасна, — шепчет она потом Лотте на ухо.

Хотя уличные фонари светят недостаточно ярко, чтобы четко различить выражения лиц других, Лотта готова спорить, что у Отто оно скривилось от злости, а Курт приятно улыбнулся. Ни от кого из них не ускользнуло, что во время репетиций женщины явно сблизились. И Лотте кажется естественным, что в продолжение сценического действия они сливаются в единое целое, ведь Лотта и Тилли воплощают две стороны одного человека. Практичная Анна I, которую играла Лотта, поет, а страстная Анна II раскрывает душу в танце. При этом Анну I можно рассматривать как своего рода продавщицу товара, которым является Анна II. Танцовщица Тилли сразу поняла свою роль и соблазнительно преподносила себя как товар, который Лотта должна была тщательно проверить. Для них это было ново — изучать женское тело, но с самого начала они понимали, как должны прикасаться друг к другу. Они переплетались, пока Лотта не чувствовала мягкую кожу Тилли одновременно везде. Как будто скользнула в сшитое для нее шелковое платье, в котором ничего не стягивало и не сжимало. Они ели в кровати шоколадные конфеты и пили шампанское. И не возникало сомнений, что вслед за последним представлением они расстанутся без всякой боли.

Одной рукой Тилли хватает уличный фонарь и крутится вокруг него, напевая, будто в американском мюзикле.

— И вот он, наш домик в Луизиане.

Теперь мы возвращаемся в наш дом

на реке Миссисипи в Луизиане —

— Это моя партия! — восклицает Лотта, смеясь и подпевая подруге.

После того как они закончили свое маленькое представление, Лотта заметила, что Эрика идет рядом с Куртом. Их локти как бы случайно соприкасаются при ходьбе. Курт шепчет своей спутнице что-то на ушко. Она слегка наклоняется к нему и, кажется, улыбается. В ее поведении нет ничего фривольного. При виде этой картины Лотту пронзает электрический ток. Сдержанная нежность ее жестов кажется более интимной, чем все поцелуи, которыми Лотта обменивалась в этот вечер. Можно подумать, она себе такого не представляла. Но в ее воображении, в отличие от реальности, все было лишено деталей.