Алексей Дживелегов - Данте
Данте не имел причин быть недовольным Кан Гранде. В «Раю» (песнь XVII) он пропел ему горячий панегирик, каждая строка которого прославила ломбардского синьора гораздо больше, чем все его победы.
…Перед Генрихом высоким не слукавит
Еще гасконец злой, как он себя прославит
Неутомимостью, презрением к деньгам
В столь сильной степени, что и его врагам
Не будет мыслимо хранить о том молчанье.
С доверьем от него ты жди себе щедрот…
Правда, в фольклоре XIV и следующего веков осталось несколько рассказов, из которых как-будто следует заключить, что не то Кан Гранде пробовал иногда грубовато подшутить над поэтом, не то Данте не умел понять шутки и мгновенно вскипал обидою. Но такие недоразумения, нужно думать, если и были, кончались скоро, потому что поэт и воин друг друга ценили и уважали. Недаром Данте прожил в Вероне в этот раз так долго. Поэма оставляла ему достаточно времени для разъездов по окрестностям Вероны, иногда по поручению Кан Гранде, иногда по собственным делам. В одну из поездок он попал в Мантую и там случайно ему пришлось присутствовать при некоем ученом споре. Речь шла о том, выше или ниже вода в своей сфере, т. е. в своей естественной окружности, чем окрестная земля. Мантуанские космографы решили вопрос в положительном смысле, но Данте, углубившись в его изучение — чисто спекулятивное, потому что другого не могло быть, пришел к заключениям противоположным, и 20 января 1320 года изложил свои взгляды в Вероне в публичном докладе. Потом этот доклад был им записан в виде маленького латинского этюда под заглавием «Quaestio de aqua et tarre» — «Вопрос о земле и воде».
В нем нет никаких научных прозрений, как одно время хотели доказать некоторые исследователи, но имеются любопытные черты. Под конец трактата Данте приходит к заключению, что людям не следует пытаться разоблачать тайны природы, которые непостижимы по своему существу: «Пусть же воздержатся, пусть воздержатся люди доискиваться до вещей, которые выше их понимания. Пусть доискиваются лишь до таких вещей, которые им доступны, чтобы возвыситься до таких ступеней бессмертного и божественного, до каких смогут, а то, что не под силу их пониманию, пусть оставят».
Это чрезвычайно характерное для Данте вмешательство религиозных критериев в область чисто научную и никаким религиозным аргументам не подведомственную, вполне гармонирует с мировоззрением, которое поэт в это время выработал окончательно и изложил в виде художественных образов в «Комедии».
Поэма подходила к концу. Но закончена она была не в Вероне, а в Равенне, куда Данте сначала часто наезжал, а потом переселился совсем. Связь с Кан Гранде однако не сразу была порвана, и поэт, живя в Равенне, столь же охотно первое время посещал Верону: ибо хронологические противоречия, затемняющие историю последних лет жизни Данте (1317–1321), могут быть ликвидированы только предположением, что за исключением последних полутора лет он делил эти годы между Вероною и Равенной.
Что могло заставить его расстаться с Кан Гранде? В трактате «Земля и вода» есть кое-какие материалы для ответа на этот вопрос. Во вступительных словах там говорится: «Чтобы зависть толпы, которая привыкла сочинять небылицы на мужей достойных, не извратила вещи, хорошо указанные, я решил» и т. д. А в заключении к этому прибавлено: «Эта философская задача была изложена… мною, Данте Алигери, самым малым из философов в… Вероне, в церковке св. Елены в присутствии всех ученых людей веронских, за исключением некоторых, которые, пылая слишком сильной любовью к собственным особам, не признают за другими права ставить вопросы и, нищие духом по малости своей, чтобы не казалось, что они признают чужие заслуги, отказываются присутствовать на чужих докладах».
Совершенно ясно, что в Вероне у поэта были завистники, что против него плелась какая-то интрига, которая, если и не представляла для него серьезной опасности, трепала ему нервы и смертельно надоедала. Были, очевидно, люди маленькие, которым не нравилось, что поэт пользуется милостью Кан Гранде. Они шипели и втихомолку нашептывали про него «небылицы» — и в конце концов если не выжили его в буквальном смысле этого слова из Вероны, то очень облегчили ему переселение в Равенну.
Так бы поступил и человек более терпеливый и незлобный. А Данте был менее всего терпеливым и менее всего незлобивым. Характер его сложился давно, и всем кругом настолько хорошо были известны его особенности, что Джованни Виллани, узнав о его смерти, внес в свою хронику большую главу, ему посвященную, где в нескольких строках набросал его силуэт как человека и члена общества. И совершенно почти в тех же выражениях обрисовал некоторые черты характера Данте Боккаччо.
3Вот что говорит Виллани: «Этот Данте благодаря своим знаниям был несколько заносчив, пренебрежителен, высокомерен, как бывает с философами, мало отличался приветливостью и не умел разговаривать с непосвященными». Боккаччо подтверждает: «Был наш поэт, помимо того, что о нем сказано, человек с душой очень надменной и высокомерной». И другие черты, собранные Боккаччо в его характеристике Данте, подкрепляют такое именно представление о нем. «Если к нему не обращались, он говорил редко, а когда обращались, отвечал раздумчиво. Ему нравилось быть в одиночестве, вдали от людей, чтобы никто не мешал его размышлениям. Если ему приходила мысль, которая очень его увлекала, он, если был в обществе, о чем бы его ни спрашивали, не отвечал до тех пор, пока мысль не созреет или пока он ее не отбросит. Это случалось неоднократно, и когда он находился за столом и когда был вместе с кем-нибудь в дороге и при других обстоятельствах. В своих занятиях он бывал так усерден, что, когда он им отдавался, никакая новость не могла его отвлечь… Однажды в Сиене он зашел в лавочку аптекаря, и ему показали там маленькую книгу, очень известную, давно ему обещанную, но которой он еще не знал. Так как ему нельзя было взять ее с собою, то он оперся грудью на прилавок, положил книгу перед собою и начал с увлечением ее читать. Поблизости от лавки, прямо перед ним происходило какое-то празднество: шел турнир, сопровождаемый громкими криками стоявшей кругом толпы, музыкой и приветственными возгласами, как это всегда бывает. Там же танцевали изящные девушки, занимались играми молодые люди, так что всякого потянуло бы посмотреть. Но никто не заметил, чтобы он сошел с места или хотя бы поднял глаза. А как начал около трех часов дня, так и читал пока не стемнело. За это время он прочел и усвоил всю книгу. А когда его спросили, как он мог удержаться, чтобы не взглянуть, что там происходило, он отвечал, что ничего не слышал».
Этот образ, конечно, результат преломления настоящей фигуры Данте в умах и воображении современников. И в нем черта фольклора. Фольклор ведь очень скоро после смерти поэта завладел им и стал пристегивать к нему анекдоты, как старые, позаимствованные из античных сборников, так и новые, в которых, быть может, была некоторая крупица фактического материала: как он разбросал инструменты у кузнеца, перевиравшего его стихи; как он назвал «слоном» какого-то докучавшего ему почитателя; как он срезал, и не раз, Кан Гранде, подшутившего над ним; как издевался то над тем, то над другим; как на шутки отвечал злыми сарказмами. Этих анекдотов ходило много по Италии, и уже поздно, в середине XV века, Поджо Браччолини занес многие из них в свои «Фацетии».
Те особенности, которые приписывают Данте Виллани, Боккаччо и фольклор, указываются, по-видимому, правильно. От высокомерия он «очищался» в чистилище. Жизнерадостным, беспечным, веселым, общительным Данте не был никогда, даже в юные годы. В нем всегда была большая замкнутость и сдержанность. Единственный период в его жизни, когда он вышел, по-видимому, из обычного состояния своего духа — период дружбы с Форезе Донати и беспутных похождений, — ничего не изменил в том, что в его характере было основою. Тенцона с Форезе окрашена густым налетом горечи.
Замкнутый в себе, нелюдимый, высокомерный — поэт однако ни в какой мере не был мизантропом. Он любил людей, любил по-своему, своеобразно, но искренне и сильно. До него никто не умел изображать людей с такой любовью, с таким участием, с таким всепрощающим чувством. Он любит стольких своих грешников: те, кого он не любит — главным образом, политические враги, или люди низкие: изменники, предатели. В его характере ведь тоже своеобразное двоение, что и в его образе мыслей: он наполовину дитя феодального мира, наполовину буржуазного. Высокомерие его коренилось не в том, что он был философ, как думал Виллани, а в том, что он был аристократ, а любовь к людям — в том, что он был выкормок пополанской Флоренции.
Синтез того и другого осуществлялся в нем через темперамент. Кипучий, живой, страстный — он был в нем примирителем всех его внутренних противоречий, разрешителем всех его душевных конфликтов, источником радостей, орудием творчества. Мы знаем, что пока он жил в нормальных условиях, ничто человеческое не было ему чуждо. У Боккаччо есть любопытное, очень мимолетное замечание отдельное от общей характеристики поэта, и биографы Данте стыдливо не обращают на него внимания: мало ли что говорит неисправимый новеллист! А новеллист говорит то, что совсем не противоречит самым высоким представлениям о Данте-человеке. «Наряду со столькими достижениями, наряду с такими знаниями, какими обладал этот чудодейственный поэт, — была в нем чувственность: и не только в молодые годы, но и в зрелые. Этот недостаток, хотя и естественный и обычный, даже можно сказать необходимый, не только нельзя одобрять, но неловко и оправдывать. А все-таки кто среди смертных будет неумытным судьей и осудит его? Не я!»
