Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11
— Этот человек, — добавил он, — занимающий столь высокий пост, который до появления этой Мессалины был примером справедливости и чести, сделался, познакомившись с ней, несправедливым, насильником, слепым, скандальным.
Этот разговор должен был бы меня взволновать, но не тут то было. Я из вежливости сказал этому офицеру на прощанье, что постепенно прекращу туда ходить, не имея, однако, такого намерения. Когда я спросил у него, как он узнал, что я хожу к Нине, он ответил, смеясь, что это явление обсуждается во всех кафе. Я в тот же вечер пошел к ней и ничего ей не сказал. Это для меня совершенно непостижимо, так как я не был ни влюблен в нее, ни заинтересован.
14 ноября я пришел к ней в обычный час и увидел человека, который показывал ей миниатюры, я смотрю на него и вижу бесчестного негодяя генуэзца Пассано или Погомаса. Кровь бросается мне в голову, но я овладеваю собой. Я беру Нину за руку, отвожу ее в соседнюю комнату и говорю, чтобы она сразу отослала этого подлеца, или я немедленно уйду, чтобы больше никогда в жизни не приходить к ней.
— Это художник.
— Я его знаю, я с ним знаком, и говорю вам, немедленно отошлите его, или я ухожу.
Она зовет свою сестру и говорит ей, чтобы та немедленно удалила художника и сказала ему, чтобы его ноги у нее больше не было. Это сразу же было проделано; сестра сказала нам, что уходя он сказал, что я об этом пожалею. Я провел час, рассказывая им значительную часть своих претензий к этому чудовищу.
Назавтра, пятнадцатого ноября, я иду к ней в обычное время и провожу два часа в самых оживленных разговорах, в присутствии жены Скицца. Прозвонило полночь. Ее дверь выходила в аркаду, которая доходила до конца улицы. Едва пройдя двадцать шагов под аркадой, — а ночь была очень темная, — я был атакован двумя мужчинами. Я стремительно отскакиваю, обнажаю свою шпагу, крикнув убийцам и воткнув шпагу в тело ближайшего, после чего выскакиваю из аркады на середину улицы, под маленькой стенкой, что ее окаймляет. В тоже время я слышу выстрел из ружья или пистолета, спасаюсь бегством, падаю, поднимаюсь, не пытаясь подхватить свою шляпу, и бегом, держа обнаженную шпагу в руке, не зная, не ранен ли я, вбегаю запыхавшись в свою гостиницу и бросаю на прилавок, в руки хозяина, свою шпагу, до половины окровавленную. Я рассказываю доброму старику, что произошло, одновременно убеждаясь, что выстрел меня миновал, но отчетливо видя две дыры в рединготе пониже подмышки.
— Я иду спать, — говорю я ему, — и оставляю вам также редингот. Завтра утром вы будете свидетелем и пойдете со мной в правомочный магистрат, чтобы заявить об этом покушении, потому что если будет убит человек, увидят, что я сделал это только для самозащиты.
— Я полагаю, что вам лучше сразу уехать.
— Значит вы думаете, что дело было не так, как я вам рассказал?
— Я всему верю; но уезжайте, потому что я вижу, откуда направлен этот удар, и Бог знает, что с вами случится.
— Со мной ничего не случится. Если я уеду, меня сочтут виноватым. Позаботьтесь об этой шпаге и этом пальто. Меня хотели убить. Это убийцы должны бояться.
Я иду спать, и в семь часов утра я слышу стук в дверь. Я открываю, и входит офицер вместе с хозяином.
— Дайте мне, — говорит он мне, — все ваши бумаги, одевайтесь и идите со мной. Если вы будете сопротивляться, я вызову своих людей.
— По чьему приказу вы требуете мои бумаги?
— По приказу правительства. Их вам вернут, если не будет ничего такого, что могло бы этому помешать.
— И куда я пойду с вами?
— Под арест в цитадель.
Я открываю свой чемодан, и этот человек удивлен, видя, что он по меньшей мере на две трети заполнен бумагами. Я достаю свои одежды и рубашки, которые передаю хозяину, и оставляю чемодан, передав ему ключи. Он говорит мне взять в портмоне все, что может мне понадобиться на ночь, и приказывает хозяину отправить мне кровать. Он спрашивает, есть ли у меня бумаги в карманах, и я отвечаю, что нет, показывая ему, что у меня там только мои паспорта. Он говорит с горькой усмешкой, что именно мои паспорта он и хочет иметь.
— Мои паспорта неприкосновенны; я дам их только генеральному правителю, либо вы заберете их вместе с моей жизнью. Уважайте вашего короля: вот его паспорт, вот — графа д'Аранда и вот — от посла Венеции. Вам приказывают меня уважать. Вы получите их, только связав меня по рукам и ногам.
— Уймитесь. Давая их мне, это как если вы даете их Е.В., и если вы будете противиться, я не стану приказывать связать вам руки и ноги, но велю отвести вас во дворец, где вас заставят отдать их публично. Дайте их мне, и я напишу вам квитанцию.
Хозяин говорит мне, что лучше подчиниться, что я ничем не рискую и что мои паспорта могут быть мне только полезны, и соглашаюсь. Он делает мне квитанцию, которую я кладу в свой портфель, который он мне милостиво оставляет, и выхожу с ним из гостиницы, сопровождаемый только шестью сбирами в отдалении. Вспоминая о Мадриде, я нахожу обращение со мной гуманным. Офицер говорит, что я могу приказать хозяину отправить мне обед и ужин. Он предлагает мне пальто, потому что я не хочу свое, простреленное в двух местах пулей, и дорогой я рассказал этому начальнику сбиров все то, что случилось со мной ночью. Он выслушал меня внимательно, не ответив ни словом.
В цитадели он передал меня военному офицеру, который поместил меня в комнату без мебели на первом этаже, окна которой, без решеток, выходили на площадь. Солдат меня запер. Секунду спустя солдат принес мне мой ночной мешок, и четверть часа спустя мне принесли превосходную кровать с покрывалом из узорчатого дамаска, с двумя другими, потому что 16 ноября холод начинал ощущаться. Оставшись один, я предался размышлениям. Что это за тюрьма? Что может она иметь общего с тем, что случилось со мной в полночь? Ничего. Считают необходимым ознакомиться с моими бумагами из соображений, о которых, будучи не виновным ни в чем, я не могу догадаться, и помещают меня в почетную тюрьму, пока их изучают? Я нахожу это в порядке вещей. Дело с убийцами — другое. Даже если тот, кого я ранил, умер, мне нечего бояться. Совет хозяина показывает мне однако, что я должен опасаться всего, если убийцы имели приказ убить меня от кого-то, у кого в руках неограниченная власть. Он был прав, но я не должен был такое предполагать. Прав бы я был, если бы последовал его совету и сразу уехал? Нет, потому что после такого поступка за мной бы, возможно, последовали, поймали и поместили в тюрьму значительно более жесткую. Эта же весьма мягкая. Нужно лишь три-четыре дня, чтобы изучить мои бумаги, меня освободят и вернут их мне. Увидят мои паспорта и будут обязаны меня уважать. Убийство не может исходить из тиранического приказа единственного человека, который может отдать его в Барселоне, потому что тогда со мной не обращались бы теперь с такой предупредительностью. Если приказ исходил от него, он должен был сразу получить информацию, что удар не удался, и тогда приказ меня арестовать таким образом утром, — это не тот выход, который он должен был бы предпринять. Должен ли я писать Нине? Есть ли здесь у меня разрешение писать?
