Селеста Альбаре - Господин Пруст
Когда г-н Пруст был еще ребенком, и у него только-только открылась астма, он злоупотреблял заботливостью окружающих и не желал спать, пока мать не придет поцеловать его в постели.
— Папа просто выходил из себя, но матушка не поддавалась ему. В таких случаях у нее была почти пугающая нежность.
Отец упрекал сына и за его траты, которые по большей части происходили от душевной щедрости. По этому поводу г-н Пруст рассказывал мне два случая, немало забавлявшие и его самого.
Однажды, еще в молодости, он отправился в фиакре вместе с родителями к брату г-жи Пруст на бульвар Малерб.
— По приезде на место, как воспитанный мальчик, я сошел первым и подал руку родителям, чтобы помочь им выйти из экипажа, а потом, поскольку у меня были деньги — мне регулярно выдавали кругленькую сумму, — заплатил кучеру. Папа следил за моей рукой и спросил, сколько я дал ему на чай. «Пять франков». Как он рассердился!.. «Помяни мое слово, Марсель, с такими замашками ты умрешь на соломе!» Он часто повторял мне это. Бедный папа! Как уже потом говорила матушка, его очень заботило наследство для меня, чтобы осталось побольше денег на безбедную жизнь.
Г-жу Пруст также беспокоили траты сына, и она часто бранила его, но никогда не делала этого при отце. Даже цитировала мадам де Севинье из ее писем к дочери с упреками за слишком роскошную жизнь. Это началось, когда ему было не больше пяти или шести лет. Однажды их с братом отправили на полдник к одной родственнице, госпоже Натан.
Перед тем как отпустить нас, матушка сказала: «Вот вам по пять франков. Когда бонна Мари откроет дверь, сначала пожелайте ей счастливого года, а потом отдайте свои монетки».
По дороге на площади Мадлен я увидел чистильщика сапог, который от холода хлопал руками и стучал ногами.
Я подбежал к нему, и он вычистил мои и так уже сверкавшие ботинки, за что получил от меня эти пять франков. По возвращении матушка спросила: «Ну как, ты хорошо вел себя? Не забыл про пять франков для Мари?» Я рассказал ей о чистильщике, и она очень огорчилась: «Как это пришло тебе в голову?» — «Я увидел, что он ждет на холоде клиента, и подставил свои ботинки». В конце концов матушка расцеловала меня.
Но больше всего отца мучило будущее сына, и здесь г-жа Пруст также сыграла решающую роль. Профессор Адриен Пруст непременно требовал, чтобы он посвятил себя какой-то службе и этим обеспечил свое благополучие. В этом его поддерживали все родственники со стороны жены, особенно отец г-жи Пруст.
— Он волновался больше всех: «Из этого малыша у вас ничего не получится, вы слишком его испортили! Если не одумаетесь, это будет просто бездельник и ничего больше! Не имея в руках профессии, он пропадет!» Папа оборачивался к матушке и говорил: «Слышишь, сколько я тебе твержу, что его нельзя обрекать на светскую жизнь!» Однако матушка всегда пережидала натиск; я и сейчас слышу ее мягкий голос: «Терпение, милый доктор, терпение. Все устроится».
Кажется, лет в двадцать, чтобы угодить отцу, г-н Пруст поступил на службу в библиотеку Мазарини помощником библиотекаря и одновременно занимался еще и изучением права. Хоть ему и не платили жалованья, отец все равно остался доволен — самое главное, что сын теперь при деле.
— Правда, я все время был в отпуске, — смеясь, говорил мне г-н Пруст.
Нечего и говорить, продолжалось это совсем недолго. Он ушел из библиотеки и тогда же написал длинное письмо отцу, в котором объяснял, что это было лишь «потерянное время», так как он чувствует себя созданным только для литературы.
По словам г-на Пруста, между отцом и матерью произошло окончательное объяснение, после которого профессор Адриен Пруст заявил: «Хорошо, пусть будет так, я не буду заниматься им. Делай как хочешь».
— И мой милый папочка сдержал слово. Больше того, я знаю, что незадолго до смерти он говорил друзьям: «Вот увидите, Марсель еще будет в Академии!»
Уже много позднее я как-то спросила г-на Пруста, была ли уже у него в голове книга с ее названием, когда он писал отцу о «потерянном времени». Он улыбнулся, но ничего мне не ответил.
После этого понятно, каким ударом была для него потеря обоих родителей — самого профессора в 1903 году и матери через два года. Оба умирали тяжело, а отец — в жестоких страданиях.
Г-ну Прусту было тридцать два года, когда скончался профессор Адриен Пруст. Младший брат уже стал врачом и женился, его жена ждала тогда ребенка. Смерть профессора и рождение племянницы г-на Пруста почти совпали. У меня до сих пор звучит в ушах его рассказ.
Профессор читал лекции на факультете и однажды сказал госпоже Пруст: «Я пойду сегодня пораньше, чтобы зайти к Роберу: может быть, там есть какие-то новости». Он застал сына и невестку, собравшихся после завтрака на прогулку.
— Робер был так поражен усталым и очень плохим видом папа, что, отведя жену в сторону, сказал ей: «Марта, я беспокоюсь за отца. Сделай милость, зайди к своей матери и погуляй с ней. А я провожу его, ему совсем нехорошо». Придя на факультет вместе с Робером, папа начал читать лекцию, но уже через минуту по просил у студентов извинения за недолгую отлучку. Видя, что он не возвращается, Робер побежал искать его... Это было ужасно. Я даже не Могу говорить об этом. Пришлось взламывать дверь, он лежал на полу. Робер отвез его домой на улицу Курсель. Матушка рыдала: «Я должна была поехать с ним!» Но она сразу же взяла себя в руки и потом великолепно держалась. Робер позвонил жене: «Папа заболел, я отвез его домой и не могу оставить. Пожалуйста, побудь у своей матери, пока я не приеду за тобой».
Дальше было еще ужаснее, ночью жена брата родила маленькую Сюзи, но сама висела между жизнью и смертью из-за родильной горячки. Естественно, от нее скрывали смерть папа: «Ему уже лучше, еще несколько дней, не волнуйся». Самое драматичное произошло в день похорон. У папа были торжественные похороны, и кортеж проезжал под окнами тещи моего брата на авеню де Мессин, где находилась тогда Марта. Теща очень хотела присутствовать на церемонии и солгала дочери: «Я немного пройдусь, а ты побудь пока с горничными, совсем недолго». Но похороны сопровождались таким обилием музыки, что Марта не могла не услышать ее, и спросила горничную: «Что это за музыка?» — «Не знаю, сударыня, может быть, идут войска». — «Да нет же, это похоронный марш. Наверное, умер кто-то очень важный?» — Не знаю, сударыня, я ничего не слышала» . От нее еще долго скрывали правду. Когда матушка приходила навестить ее, то брала с собой светлое платье, чтоб не показываться перед ней, выздоравливающей, в трауре.
О смерти матери г-н Пруст говорил не так охотно — рана была значительно глубже. Он рассказывал мне только, что после кончины отца все так же жил с ней на улице Курсель. Квартира была очень большая, и часть комнат они просто заперли. И, конечно, прекратились все приемы.
