Яков Михайлик - Соколиная семья
Труса привезли на аэродром под вечер. Привезли под конвоем.
Голова его была опущена: стыдно смотреть на тех, с кем летал. Стыдно потому, что ни разу не был искренним. Обманывал ребят. Обманывал из-за трусости. Он всегда находил причину, оправдывающую его возвращение с боевого задания. Жаловался на плохую работу мотора, обвинял техника в неисправности самолета, кричал - да, кричал! - на оружейников: Отказало оружие!.. А у него плохо работала совесть, неисправна была душонка, отказывала честность. Жалкий, надломленный стоял он перед нами. Представитель ревтрибунала зачитал приговор. А потом ребята вышли из строя и вскинули к плечу оружие.
- ...Именем Союза Советских Социалистических Республик,..
Трус обезумевшим взглядом молил о пощаде. Пощады нет. В наших глазах презрение.
Трус судорожно вскинул руки, забился в истерическом крике о помиловании. Помилования нет. Ребята сжали зубы от ненависти.
- Огонь!
Нет больше труса перед нами. На земле его труп. Нет больше труса в дивизии: он был один. Трус не успел услышать залпа возмездия, как не слышали свиста вражеских трасс те, кого он предал в небе, от кого отвернулся, кого бросил в беде.
Его никто не вспоминал, не называл. Не хотим называть и мы.
- А как ты себя чувствуешь? - вдруг спросил Лимаренко.
- Как говорят, в форме. Царапины и ушибы подживают.
- Это хорошо. На днях куда-то перелетаем, - оживился мой друг и продекламировал:
И снова бой.
Покой нам только снится.
- А покой и не снится, Вася. Может, когда-нибудь я будут у нас безмятежные сны. А пока...
- Да, пока, Яша, надо готовиться к новым схваткам. Ну, отдыхай, поправляйся. Пойду посмотрю, как там мой як. Кажется, все самолеты отремонтированы, проверены. Инженер эскадрильи Дрыга будет сегодня докладывать Балюку о готовности техники.
Лимаренко ушел, и я остался один на один с воспоминаниями о своем последнем полете...
Недавно Дмитрий Дрыга доложил командиру эскадрильи, что необходимо облетать два самолета после ремонта.
- Сейчас приведем их в порядок, заправим, опробуем моторы, и можно в воздух, - закончил он.
- Хорошо, - ответил Иван Федорович. - Михайлик облетает семерку, а другой самолет приготовьте для меня.
Такие облеты приходилось делать частенько. Выполнял их обычно сам командир или поручал мне. Я начал собираться, краем уха слушая беседу. В землянке шел разговор, как лучше использовать прицел, особенно при выполнении атак с малых дистанций. Одни утверждали, что главное - определить упреждение и в зависимости от типа самолета вынести перекрестье прицела вперед и открыть огонь. Другие не соглашались. С малых дистанций (от ста и меньше метров) никаких тысячных не нужно, подходи и бей противника.
- Правильно, - подтвердил Павел Оскретков. - Уж если стволами уперся в юнкерс или мессершмитт, то, ясное дело, никаких тысячных, открывай огонь. Результат увидишь сразу.
Все улыбнулись.
В землянку снова вошел инженер и доложил о готовности семерки к облету. Я надел шлемофон и вышел на улицу.
Небольшой ветер дул с северо-запада, и я решил, что можно взлететь с попутным ветром, чтобы не выруливать в противоположный конец стоянки, где лежали посадочные знаки из двух полотнищ.
Машина стояла поблизости от землянки. Я по привычке осмотрел воздушное пространство. В небе ни облачка, прозрачно и чисто. Вокруг тишина.
- Ну что, Терентьев, готов самолет? - спросил я механика.
- Так точно, товарищ командир, - механики, в том числе и Юрий, не называли по званию командиров экипажей, - все в порядке.
Я запустил мотор, прогрел масло, подвинул сектор газа до упора вперед. Перебоев не было. Приборы работали нормально. Можно взлетать.
Набрав высоту около двух тысяч метров и выполнив комплекс пилотажных фигур, я убедился, что на семерке можно лететь на выполнение любого задания.
Приземлился. Зарулив на стоянку, я увидел инженера. Он сообщил мне, что командир попросил облетать и второй самолет.
- А что делает Иван Федорович?
- Его вызвал Мельников к себе.
- Ну что ж, облетаем и второй, если он готов.
- Готов, готов. И даже опробован. Все в порядке.
Вскоре я повел машину на взлет. Як набирал скорость. Бегло бросил взгляд на показания приборов, контролирующих работу мотора. Температура воды быстро росла. Ничего, - подумал я, - видимо, двигатель немного перегрели на стоянке. Сейчас встречным потоком воздуха охладится, и все станет на свое место.
Шторки водяного радиатора полностью открыты, однако мотор греется. Прекращать взлет поздно: самолет набрал скорость и оторвался от земли. Температура воды поднялась до максимума. Вот стрелка уже перешла далеко за сто градусов и побежала по красной черте до упора. Аэродром кончился, за ним начался крутой овраг.
Впереди нет даже малой площадки для посадки. Выход один - садиться только на аэродром.
Як медленно набирает высоту. В кабине пар. Еще несколько секунд, и его набралось столько, что я почти ничего не вижу. Открываю фонарь кабины и впускаю свежую струю воздуха. Но это ничего не дает. Горячий пар обжигает лицо. Надо сажать самолет. Но как? Посадить прямо перед собой невозможно. Значит, разворот на 180 градусов, вопреки всем наставлениям.
Мотор по-прежнему работает, но тяга постепенно падает. Плавно выполняю разворот. Вот уже виден аэродром. Остается подвернуть самолет всего на несколько градусов, чтобы попасть на взлетно-посадочную полосу. Разворот выполняю на предельно допустимой скорости и со снижением. Высота теряется с каждой секундой. Остается чуть больше десятка метров. Еще, еще немного. Но мотор замолк, заклинился от перегрева. Самолет задрожал, резко накренился в обратную сторону разворота и вначале плоскостью, затем фюзеляжем ударился о землю. Несколько раз перевернулся с крыла на крыло.
Открыв глаза, я увидел себя в обломках яка. От него почти ничего не осталось. Поднялся, отошел на несколько метров от места падения и сел на снег. Не заметил, как подъехала полуторка с приспособлением для вращения воздушного винта (стартер), как врач Цоцория помог мне подняться, усадил в кабину и отвез в военно-полевой госпиталь, который находился в населенном пункте Пичуга, где мы жили. Не помнил я и того, как сняли с меня меховую летную куртку, шлемофон и положили на операционный стол.
У меня был перебит нос, пробита лобовая пазуха, при падении ларингофоном разрезана правая челюсть. Лицо обожжено паром, залито кровью и бензином во время неоднократного кувыркания самолета.
Мне сделали операцию.
- Везучий ты, парень, - удивленно проговорил Георгий Исламович. - Третий раз попадаешь в переделку, из которой многие уходят к предкам. А тебе везет. Кости, что ли у тебя железные?.. Очень рад, Яша, за тебя. Очень рад. Трех смертей не миновать, а четвертой не бывать, - переиначил он поговорку. Теперь ничто тебя не возьмет до самого конца войны, до победы. Приедешь домой целым и невредимым. Женишься на самой красивой девушке, и пойдут у вас дети. А ты им будешь рассказывать, как доктор Цоцория делал тебе операцию, перевязывал и предрекал бессмертие.
