Г.Гасфорд - СТАРИКИ И БЛЕДНЫЙ БЛУПЕР
Еще один шаг.
Мы думаем о том, что будем делать, когда вернемся обратно в Мир, о дурацких школьных проказах, которыми развлекались еще до того, как нас засосало в Мудню, о голоде и жажде, об отпусках в Гонконге и Австралии, о том, как все мы тут крепко подсаживаемся на "Кока-Колу", о том как, бывало, сидишь и выковыриваешь из зубов попкорн, сидя в машине со старой доброй подругой Мери-Джейн Гнилописькой и смотря кино, об отмазках, которые надо выдумывать, чтоб не писать домой, а больше всего – о количестве дней, оставшихся у каждого на его стариковском календаре.
Мы думаем о всякой никчемной ерунде, чтобы не думать о страхе – о страхе перед болью, перед увечьем, перед почти долгожданным глухим ударом противопехотной мины или пули снайпера, или чтобы не думать о тоске одиночества, которое, по большому счету, опаснее и в определенном смысле больнее всего. Мы не позволяем мыслям отвлекаться от дней вчерашних, откуда выдраны все воспоминания о боли и одиночестве, и от дней грядущих, в которые для нашего удобства боль и одиночество еще не вписаны, а главное – мы не дозволяем мыслям отвлекаться от ног, которые давно уже живут своей собственной жизнью и заняты своими собственными мыслями…
* * *
Стой. Алиса поднимает вверх правую руку.
Отделение останавливается. Мы уже на расстоянии выстрела от ДМЗ.
Ковбой сгибает пальцы на правой руке, будто охватывая женскую грудь: "Мина-ловушка?"
Алиса пожимает плечами: "Спокойно, братан".
Вернемся ли мы назад, зависит от быстроты реакции и сообразительности человека, выступающего в роли приманки для снайперов. Глаза Алисы умеют замечать зеленые жильные растяжки, усики "Попрыгуньи Бетти", крохотные толкатели, рыхлую почву, раздавленные ногами растения, человеческие следы, брошеные обрывки оберточной бумаги и даже пресловутые ямы-ловушки с заостренными бамбуковыми кольями на дне. Уши Алисы могут уловить необычное затишье, слабое бряцанье снаряжения, шлепок мины, выбрасываемой из минометной трубы, или клацанье досылаемого затвора. Опыт и звериные инстинкты подают Алисе сигнал, когда он видит маленькую и плохо замаскированную мину-ловушку, которую специально поставили на тропе так, чтобы мы сразу же ее нашли и свернули, наткнувшись на более страшную мину. Алиса знает, что больше всего потер у нас – из-за мин-ловушек, и что во Вьетнаме почти все мины-ловушки устроены так, чтобы их жертвы сами становились причиной своей смерти. Он знает любимые уловки противника: где он предпочитает устраивать засады, где обычно прячутся снайперы. Алисе знакомы сигналы, которые противник оставляет для своих друзей – лоскуты черной материи, треугольники из бамбуковых палок, особым образом уложенные камни.
Алиса глубоко постиг душу хитроумного народца, привыкшего бороться за выживание в этом темном лесу – стойких бойцов, непривычно крохотных призраков с железным стержнем внутри, бронзовыми яйцами, невыразимым мужеством и полным отсутствием совести. Это на вид они маленькие, но дерутся в полный рост, и пули их не меньше наших.
Ходят слухи, что многие из тех морпехов, что по своей воле становятся в голову колонны, подсознательно желают умереть. Некоторые хотят почувствовать себя героями, ну, а если ты весь выход прошел в голове, да еще и жив остался – ты и в самом деле герой. Некоторые ребята сами себе охренели до такой степени, что им уже наплевать и на то, что они сами творят, и что с ними вытворяют. Но Алиса ходит в голове, потому что балдеет от того, что он в центре внимания. "Само собой, страшно, – сказал он мне однажды, когда мы выкурили где-то по тонне дури на каждого. – Но я стараюсь этого не показывать". Алисе нужны именно такие моменты, когда он имеет возможность заглянуть туда, что он сам называет "по ту сторону".
Алиса замирает. Правая рука сжимается в кулак: "Внимание!"
Все органы чувств Алисы включаются на полную. Он выжидает. Невидимые птицы мечутся с дерева на дерева. Алиса усмехается, прячет в ножны мачете, поднимает на плечо гранатомет М79. "Блупер" похож на игрушечное охотничье ружье – такой он уморительно маленький.
Вековые деревья молчат, они – как зеленый нефритовый храм с колоннами из красного дерева по двести футов в высоту, со сросшимися корнями, переплетенными ветками, с толстыми чешуйчатыми лианами, которые обвивают непоколебимые стволы.
Адреналин ударяет в голову.
Алиса пожимает плечами, опускает гранатомет, поднимает вверх два больших пальца – его обычный знак "Чисто!". Он словно говорит нам: "Я крут настолько, что даже ошибаюсь по делу".
Правая рука Ковбоя снова рассекает воздух, и мы, поправив навешанное на нас снаряжение так, чтоб поменьше резало, двигаемся дальше, бурча себе под нос и ругаясь. Наши мысли снова уплывают в эротические сны о торчащих сосках Мэри-Джейн Гнилописьки и в Мечту о великом пореве дома, в черно-белое любительское кино, в котором наши воспоминания несколько отличаются от того, как все было на самом деле, к ярким акварельным картинкам славного дня вылета домой, дата которого обведена красным кружком на календаре любого старика. Она у каждого своя, но смысл ее един для всех – "Домой!".
Алиса снова останавливается. Его рука в перчатке дотягивается до огромной желтой орхидеи и вырывает ее из сплетений лиан. Став по стойке "смирно", Алиса вставляет жирный, сочный стебель в кожаную петлю на своем жилете из шкуры бенгальского тигра. Спереди на жилете эти петли пришиты в несколько рядов, и в них болтаются две дюжины гранат для М79.
Алисина синяя холщовая хозяйственная сумка болтается у него на плече. Сумка вся испещрена картинками, автографами, похабными рисунками и человечками – по числу убитых солдат противника на личном счету Алисы.
На синей холщовой хозяйственной сумке – уже начавшие выцветать черные печатные буквы: "Кабаны Дельта 1/5 Мы торгуем смертью, и если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, ибо я сам есть зло", и совсем свежая надпись "Не стрелять – старик" с пририсованной картинкой: каска на паре ботинок.
Продвигаясь по узкой тропе, Алиса мурлычет себе под нос: "Заходи – будешь сыт и пьян… к Алисе в ресторан…"
Ковбой останавливается, поворачивается, срывает с головы заляпанный перламутровый "стетсон".
– Привал.
Зеленые морпехи из зеленой машины, рассаживаемся на обочине.
– Надо бы вьетконговскую пряжку для ремня засувенирить. – говорит Донлон, наш радист. – Серебристую такую, со звездой. Надо что-нибудь путное домой привезти, а то гражданские там еще подумают, что я тут был крысой штабной, все это время на машинке стучал. Я ведь, типа старик уже – тридцать девять до подъема.
Я говорю:
