Владимир Липилин - Крылов
О немедленном ответе на мелочные служебные придирки сообщил сам Крылов: «На следующий день я пришел к Григоровичу, возвратил всю кипу вырезок и сказал:
– Ваше превосходительство, передайте морскому министру: если он считает, что в число обязанностей председателя Морского технического комитета входит обязанность копаться в мусоре, то пусть нанимает себе на эту должность мусорщика…»
Глава восьмая
В конце октября 1908 года Крылов представил морскому министру доклад о передаче заказа на линейные корабли Балтийскому заводу. В ответ на представление министра 17 ноября 1908 года последовало «Высочайшее повеление приступить к постройке кораблей».
Казалось бы, теперь ничто не могло помешать практическому осуществлению большой судостроительной программы России. Но не просто так родилась у русского народа пословица: «Не знает царь, что делает псарь».
Насторожилась Европа, и прежде всего, конечно, Германия, Англия, Франция: ситуация почти двухстолетней давности, по твердому их убеждению, не должна была повториться.
Тогда, двести лет назад, посол Франции Кампредон не без внутреннего трепета доносил своему королю о том, что все, и он, посол, в том числе, проворонили рождение могучего русского флота.
Посол описывал в запоздалом донесении, как он и его европейские коллеги внезапно были приглашены императором Петром Первым в Кронштадт.
Изумленным взорам посланников, их свитам, именитым гостям, оказавшимся в ту пору в Петербурге, царскому двору в полном составе предстало фантастическое зрелище. Не два-три корабля, не отряд их, не эскадра даже – целый флот в сто боевых вымпелов развернулся в строгом порядке на Главном Кронштадтском рейде. Одна тысяча офицеров и двадцать восемь тысяч отборных матросов безукоризненно владели сказочно возникшим флотом.
Как и полагалось, гости и послы вели светские разговоры, но глаза их были прикованы к тому, что было призвано поразить их воображение. Оно было поражено, и никакие дипломатические ухищрения не помогли послам скрыть как удивление, так и немалое беспокойство. А что будет, если увиденная армада развернется не только в парадном ордере и не перед Кронштадтом?.. А что будет самому послу за то, что он вовремя не донес о готовящемся Петром Первым «сюрпризе»?
А он, царь Петр, нервно подергивая кончиками усов, с непокрытой головой, радостно возбужденный, в распахнутом камзоле, подставляя открытую грудь ласковому августовскому ветру Балтики, звал господ послов и именитых гостей на очередную забаву – открытие петергофских фонтанов.
Каждый из продемонстрированных кораблей выслал для переброски приглашенных из Кронштадта в Петергоф украшенные пакетботы с удалыми гребцами и дядьками-шкиперами. Построением этой флотилии, прокладкой для нее недлинного пути по Финскому заливу к Морскому каналу, стрелой прорезавшему и разделившему надвое Нижний парк, занимался сам Петр. А он знал, что творил: праздничные суденышки прошли между двух шпалер специально перестроившегося для этого флота. Салюты с бортов фрегатов, корветов, бригов, клиперов чередовались с троекратными раскатами русского «ура!». Орудийные залпы и восемьдесят тысяч матросских глоток, сдобренных предобеденными чарками огненной горилки, окончательно оглушили иностранных послов.
Царь-штурман первым ввел свой бот в канал, достиг чаши у подножия Большого дворца, легко и ловко вскочил на берег и превратился в радушного хозяина, встречающего долгожданных гостей. Особое внимание все же было оказано представителю Франции. Пока под присмотром церемониймейстера и его помощников суденышки швартовались по берегам чаши и канала, царь Петр, без чинов подхватив француза, повел его на балкон Большого дворца. То, что открылось с высоты, еще более оттенило посольское уныние: огромный диск солнца, источая в разные стороны потоки золотого света, явно союзничал с русскими. Солнце будто выбирало место за Кронштадтом для своего ночного пристанища. Облитая солнечными потоками крепость казалась неодолимой никакой силой, литой из несокрушимого камня. А вокруг крепости на редко голубеющей воде Финского залива рассыпались паруса боевых судов, собирающихся в походные колонны.
Как бы отвлекая внимание посла от очередного маневра своего флота, царь Петр выбросил руку вправо, туда, где виделся Петербург: «А, господин посол, из Петергофа виднее, чем из Версаля?»
Господину послу ничего, конечно, не оставалось, как ответить: «О да, ваше императорское величество».
Этой сценой французский посол и завершил свое донесение в Париж, опустив в нем описание грандиозного фейерверка над множеством фонтанов. Господин посол спешил донести о том, что русский флот стоит под парусами…
Проходили десятилетия. Русский флот, как и сама Россия, то креп и мужал, вписывая в историю имена Лазарева и Нахимова, то хирел в мелководном маленьком пространстве Финского залива между Лужской губой и так называемой Маркизовой лужей.
Ныне, после трагедии Порт-Артура и Цусимы, он должен был воспрянуть воистину с петровским размахом. Выступая на заседании Государственной думы, Крылов говорил: «Я не буду утомлять ваше внимание подробным перечислением потребных кредитов, все это вы можете видеть в таблице вместе с изложением оснований сделанных расценок. Скажу лишь, что всего испрашивается 502 744 000 рублей, из них 392 500 000 пойдут на сооружение боевых судов, 15 477 000 – на вспомогательные суда, 13133 000 – на плавучие средства портов, т.е.
421 107 000 рублей – на судостроение, остальные 81637 000 – на оборудование баз и заводов».
Было бы странным, если бы в доме № 10 по Английской набережной Невы, где теперь размещалось французское посольство, отнеслись к сообщенной сумме и к тому, на что она предназначалась, равнодушно. И вот для того, чтобы свойственный французам темперамент в этом деле проявлялся несколько умереннее, Крылов предложил своим подчиненным, «чтобы все исходящие бумаги секретного или конфиденциального характера были отправляемы из Комитета в коленкоровых конвертах, запечатанных сургучной гербовой печатью».
Мера отнюдь не гарантирующая сохранность упакованного в коленкор документа от чужих глаз, но явно сбивающая их с толку – все-то конверты не проверишь при всем старании. Тогда чрезвычайно любопытствующие и выдвинули изгнанного со службы полковника Алексеева в воинствующего репортера Брута. Его статьи обвиняли всех и вся имеющих отношение к постройке кораблей. Стремление влезть в коленкоровые конверты стало очевидным. Во все конверты, а не только в некоторые. Те, кто стоял за Брутом, хотели зреть всю картину, а не часть ее, поэтому-то закупленный репортер и неистовствовал.
