Кейт Роббинс - Черчиль
Так обстояло дело с единственным важнейшим решением, которое он принял: возвратиться к золотому стандарту и предвоенной стоимости золота — 4,86 доллара за унцию, — объявленной в его бюджете 28 апреля 1925 года. Это не было простейшим или обдуманным ходом. Первая мировая война неизбежно тяжело потревожила функционирование международной денежной системы. Закон 1919 года приостановил введение золотого стандарта — фиксированного золотого содержания важнейших валют мира — но только на шесть лет. Тем не менее существовала всеобщая вера в то, что восстановление золотого стандарта была жизненно важной составляющей стабилизации международных денежных рынков и подъема международной торговли. Лишь некоторые комментаторы полагали, что попытка установить фиксированный золотой стандарт была невозможной, либо не была необходимой. Черчилль советовался и выслушивал противоречивые мнения экономистов и широкого круга финансовых воротил. Решение возвратиться к золоту — хотя, как обернулось, не возвращаться к чеканке золотых монет — согласовывалось с убеждением, что приспело время восстановления предвоенных торговой и денежной систем. Вскоре после этого Кейнс разразился страшной критической отповедью под названием «Экономические последствия мистера Черчилля», но он был в меньшинстве. В то время это в общем задумывалось как храбрый и решительный шаг, который надо было сделать. Это будет небезболезненным, но откроет путь к прогрессу.
Акция Черчилля была столь же часто раскритикована впоследствии потомками, как и расхвалена современниками. По большой части критика была направлена как на установленный золотой паритет, так и на возвращение к золотому стандарту как таковому. Иногда предполагалось, что в личной жизни Черчилль был гораздо более несчастлив, чем казалось, но очевидность этого не так уж сильна. Конечно, аргументация технического характера могла продолжать и продолжает поступать. Но какой бы ни был вынесен вердикт в отношении точного решения, ясно, что вынесен он был скорее в пределах «деловой» части, чем в «промышленном» контексте. В личных связях Черчилль был настолько далек от мира промышленной Британии, что не был способен обеспечить свежий взгляд на проект целиком, который мог оказаться полезным. С каждым годом, прошедшим по окончании войны, проблемы так называемой индустрии основного экспорта становились все острее по мере того, как они все более тесно связывались с измененными условиями рынка. Не то чтобы Черчилль оставался к ним бесчувственным, но как их решать — был совсем другой вопрос. В сфере управления ограничения власти нигде не были так видимы.
Черчилль энергично утверждал, что золотой стандарт был не более ответственен за ужасное положение в угольной промышленности — увеличение иностранной конкуренции, снижение объемов экспорта, устаревшее оборудование, — чем Гольфстрим. С другой стороны, его акция конечно же не улучшала положение дел, и проблемы этой отрасли достигли максимума. Летом 1925 года он поддержал выплату субсидии, в то время как следственная комиссия изучила трудности этой промышленности (а правительство отшлифовало планы, как быть с возможной забастовкой). В докладе комиссии не предлагалось никаких недвусмысленных рецептов и делалась попытка отыскать равновесие между позицией владельцев и позицией шахтеров; увеличение рабочего дня запрещалось, но принималось, что зарплата будет снижаться.
Кризис достиг кульминации в начале мая 1926 года. Военное прошлое Черчилля создало в лейбористских и профсоюзных кругах министру финансов репутацию самого главного «ястреба» в составе Кабинета, стремящегося к установлению права силы. В действительности, по крайней мере в отношении вызова — намеченной всеобщей забастовки, среди коллег были легкие разногласия. Черчилль раздул в министерстве хор: тему зарплат шахтеров надо закрыть, а поставить вопрос, не будут ли отвергнуты пожелания демократически избранного правительства. Поставленные в такие термины дела, темперамент, опыт и философия власти Черчилля требовали от него выйти и выиграть «войну». Как всегда, кризис сделал его возбужденным и энергичным. Его вмешательства были частыми и обращали мало внимания на ведомственные границы, и он не колебался, говоря военному министру и министру внутренних дел, что они должны делать так, как подсказывает его опыт. Он хотел, и добился, плана использовать Территориальные силы, без ружей, как полицейский резерв. Тем не менее, главным фокусом его деятельности была продукция «Бритиш газетт», старавшейся быть «авторитетным изданием», но рисовавшей, довольно естественно, диспут как атаку на «нацию» со стороны «врага», с которым не может быть компромиссов. Это восприятие также побудило Черчилля искать способы оказывать давление на новую службу Би-би-си, чтобы она стала в такой же мере выражением позиции правительства, как «Бритши газетт», но исполнительный директор которой, Джон Райт, все еще не симпатизировавший правительству, отказывался подчиняться до такой степени.
Своим поведением во время Всеобщей стачки Чирчилль, естественно, заработал и похвалу, и критику — с различных сторон. «Нью стейтсмен» приписывал Черчиллю замечание, что «маленькое кровопускание» пойдет только на пользу, которое он неистово отрицал. Тем не менее и сторонники, и оппоненты считали его человеком, речь и поведение которого, к добру или нет, накаляли спор. Возбуждающий Черчилль сравнивался, не в его пользу, с тактичным Болдуином. Было отмечено, что среди членов Генерального совета Конгресса британских тред-юнионов революционного пыла особо не видно, и это по большей части оградило забастовку от серьезных инцидентов и проявления жестокости.
Тем не менее, контраст между предполагаемыми личными позициями отдельных членов Кабинета мог быть преувеличен. В стратегии правительства это было необходимой частью как воинственных, так и примиряющих фигур. Позиция Черчилля, какой бы подходящей для его личности она ни казалась, не была диким курсом своенравного министра, потерявшего голову. Это был один из аспектов многогранной стратегии, имевшей целью добиться «победы». Заявление Болдуина, что он был «испуган» возможными действиями Черчилля, должно рассматриваться в этом контексте. И в самом деле, после окончания Всеобщей стачки, Черчилль не изъявил желания подавлять забастовку шахт и взял на себя видную и относительно примиряющую роль. В своем дневнике Том Джонс писал, что Черчилль был готов достигнуть урегулирования по вопросу времени, зарплаты и условий труда, что приводило в ужас его коллег и чего они принять не могли[49]. По его мнению, противоречий в его поведении не было. Всеобщая стачка была Всеобщей стачкой, даже если те, кто в ней участвовал, не представляли, что их действия бросают вызов власти государства. Это было вопросом власти. Было необходимо показать, что правительство нельзя принудить такой тактикой. Черчилль не допускал мысли, что в этом вопросе он будет играть не главную роль.
