Вадим Пигалев - Баженов
— А кто эти «Великие», коим выпало счастье освещать дорогу во тьме?
— Сие предмет тайны, и об этом профанам[5] не велено говорить. Впрочем, и мне как новичку ничтожно мало известно. Вот лишь то, что связано с историей и ныне не составляет особливой тайны. В тридцатых годах нашего с вами века провинциальным великим мастером в России был капитан Джон Филипс, а в сороковых гроссмейстер английских лож, лорд Кингстон, назначил на этот пост своего брата Якова Кейта, генерала, находившегося тогда на русской службе. Говорят, при Елизавете в ложах пели такую песню:
…Светом озаренный
Кейт к россиянам прибег;
И, усердием воспаленный,
Огонь священный здесь возжег.
Храм премудрости поставил
И нас в братстве утвердил.
— В шестидесятых годах, — продолжал Николай Иванович, — усердием немцев в России распространилось тамплиерство. При сильном развитии у нас немецкого элемента сие не удивительно. Сказывают даже, что в Петербурге в те годы обосновался тайный клерикальный начальник ордена тамплиеров. В наши же годы, в семидесятые, как подсказывают мне мои профанские знания, в России имеет распространение система Циннендорфа. Ее завез к нам из Берлина барон Рейхель, почему она и название получила — «Рейхелевская система».
— Не нравится мне это.
— Что именно, милейший Василий Иванович?
— Да, так… Помнится мне, что вы в печатных трудах своих выступали супротив обезьянства. Какая же надобность на сей раз менять российскую веру на заморскую и находиться в подчинении от иноземных мастеров, не ведая помыслы их?
— Понимаю. Сии сомнения и меня навещали. — Новиков помолчал, прошелся по тесной комнате, машинально просмотрел небольшую библиотечку, бесцельно потрогал несколько книг, затем вернулся в кресло. — Давайте спокойно поразмыслим, милейший друг. Нас с вами, как я понимаю, не прельщают чины и ложная слава. Единственное, к чему искренне стремимся мы, — это искоренить зло и своим посильным трудом, ремеслом и знаниями споспешествовать процветанию отечества нашего. А теперь давайте посмотрим, к чему обращены сердца «вольных каменщиков». Они говорят и пишут в своих трактатах, что масонство — союз людей, стремящихся к водворению царства правды, добра и гармонии на земле. Масоны, как я уразумел, видят во всех людях братьев и побуждают их ко взаимной любви и помощи. Они никого не преследуют, стремятся изгладить предрассудки, искоренить вражду и войны, стремятся сделать из всего человечества одно семейство братьев, кои были бы связаны узами любви и свободного труда. Что плохого в этом? А коли нет в этом худого, то какая разница, кому надлежит руководствовать и указывать путь к оному.
Мне известно доподлинно, любезный мой друг, — продолжал Новиков, — что в чужих краях вами руководил француз де Вальи. Были ли вы супротив того, что вас научает архитектурным премудростям человек иноземного происхождения?
— Нет, разумеется.
— А согласны ли вы, проектируя российские дворцы, отмахнуться от Витрувия, ремесло и науку коего вы высоко почитаете?
— А какая в том необходимость?
— Вот и я так думаю. Какая полезность в том, что ради собственной гордыни мы начнем отказываться от установления царства добра и справедливости, от искания истины в самом себе с помощью просветленных в масонских науках?
— Ну, коли так, то пожалуй… Я ведь только хотел сказать, что…
— Знаю. Знаю, мой друг. И разделяю. А посему хотел бы поведать вам одну тайну. Впрочем, нет… Я, как и всякий масон, приносил великую клятву, что никогда не вынесу за стены ложи ничего виденного или слышанного в среде братьев. — Новиков еще раз прошелся по комнате, постоял у окна, потом прислонился к стене, скрестил руки на груди и внимательно, как бы испытующе, поглядел на Баженова. — Ну хорошо. Одно утешает совесть мою, что недалек тот день, когда я увижу вас в числе братьев. Слушайте, но постарайтесь тут же, до н-ного времени, забыть мои слова… Покуда мы действительно зависимы от иноземных гроссмейстеров. У них же находятся и все высокие градусы, коими мы, русские, не располагаем. Со временем желательно изменить существующий порядок вещей. Но сие сделать не так-то просто, ибо посвящают в высокие градусы нашего брата, как мне думается, весьма неохотно. Но есть один путь, подсказанный некоторыми членами общества. Надобно нам свою кандидатуру в великие мастера выставить, но особу высоко знатную, чтобы для отказу неудобства великие возникли. Так вот… Есть такая особа, вам небезызвестная. Человек этот молод, следовательно, воспитанию поддающийся. Нам надобно его в свою, масонскую, веру обратить, дабы со временем иметь своего Великого мастера, покровителя и друга «вольных каменщиков», в лице законного наследного владыки. И в этом опять же я не вижу ничего порочного. Ибо речь идет лишь о мирном просвещении особы, коя со временем без нашей помощи и вмешательства займет место, отведенное ей богом.
Новиков имел в виду сына Екатерины II, цесаревича Павла. Эта идея — вовлечь Павла в масонство — исходила прежде всего от зарубежных мастеров, вначале шведов, а затем немцев. Но идея сама по себе была не столь безобидна, как это казалось Новикову Н. И. и другим русским масонам. Преследовалась вполне конкретная цель: втянуть наследника российского престола в определенный орден, связать его масонскими обязательствами и клятвами, подчинить зарубежным гроссмейстерам и тем самым надеть уздечку на империю в лице русского двора и влиятельных особ, которые, узнав, что помазанник божий сам является членом братства, не замедлят вступить в ложи и принять те же обязательства, что и их российский покровитель.
Зарубежные великие мастера на протяжении ряда лет делали попытки осуществить этот план. И делалось это в основном руками русских масонов, веривших в то, что они осуществляют благородное дело во имя будущего России и «Всемирного братства». Баженов в этом смысле был важной фигурой для масонов, так как у него установились относительно дружеские связи с цесаревичем Павлом, он был вхож в Малый двор, и потому было выгодно использовать его в качестве связующего звена между масонами и наследником престола. Но для этого было необходимо прежде всего его самого втянуть в масонство и связать соответствующими клятвами и обязательствами. Еще во Франции, когда Баженов учился, парижские «вольные каменщики» усмотрели в нем весьма перспективную личность. Они осторожно, в непринужденных беседах рекламировали перед ним свое «братство» и намекали, что рано или поздно он оценит «благие порывы» братьев и разделит с ними заботы по «совершенствованию мира» на началах «добра и справедливости». Не вникая в суть «орденского учения», Баженов в самом деле очень скоро стал благосклонно относиться к масонам. Ему, архитектору, не имевшему знатного титула, льстило, что «каменщики» провозглашают в своих лозунгах «равенство» и почти наравне со священными писаниями почитают строительные символы, называют себя рядовыми последователями и учениками «Архитектора Вселенной». Таким образом, восприятие Баженовым масонства носило чисто внешний, поверхностный характер. Внешним было и его отношение к ритуальной стороне масонства. Воспринимая масонские знаки и символические атрибуты как некую условность, Баженов, поощряемый иностранными и русскими «братьями», все чаще стал использовать их в ритуальных церемониях по случаю закладки зданий. По этой причине многие русские масоны считали его своим «братом», членом ордена. Но Баженов в начале своего творческого пути таковым не был. Несмотря на благосклонное отношение архитектора к масонству, руководители лож не спешили посвящать его в «каменщики», приобщать к масонским собраниям, доверять «таинства», раскрывать смысл символики и содержание орденских законоположений. По их мнению, Баженов был сильно «отмечен национальным духом», слишком привязан к национальной самобытности, коя согласно орденскому учению является «пережитком» и заметным тормозом на пути взаимопонимания «каменщиков» и их объединения во «Всемирное братство». Талантливый русский архитектор на определенном этапе больше устраивал их на правах «профана». Во-первых, он в отличие от других не жаждал познания «таинств» и вполне довольствовался тем, что просто близок к масонам, что их лозунги отвечают его умонастроениям. Во-вторых, Баженов глубоко верил в добропорядочность и бескорыстие «русских братьев», видел в них своих искренних друзей и потому чутко прислушивался к их советам. Руководители ордена, внимательно следившие за русским архитектором, усмотрели во всем этом большую выгодность и избрали по отношению к Баженову особую тактику. Они, как уже было сказано, не спешили заманить его в ложу. Не стали они в его адрес выдвигать и тех требований, которые заранее были уготованы для издателя Новикова. Баженову прописали другой «диагноз»: привязанность к русской архитектурной самобытности, к традициям неизлечима. В этом он усматривает свое назначение, и этим он привлекает к себе внимание соотечественников. Поэтому бесполезно отвращать его от избранного пути и с помощью «масонской науки» убеждать в том, что «национальная самобытность» — это отступничество от целей ордена и его «нравственных законоположений». Самое разумное, решили тайные руководители лож, использовать біаженовскую приверженность к русской самобытности… против самой же русской самобытности. Иными словами: пусть баженовские строения в своем внешнем проявлении будут подчеркнуто традиционными, русскими, но в конечном итоге в результате композиционного построения, немого, но дерзкого диалога строений с самой историей, со славянской гордыней, с укоренившейся национільной моралью они должны отрицать «национальную самость», разрушать национальный дух и тем самым способствовать утверждению «всемирной культуры», распространителями которой являются «вольные каменщики». Попытаемся сказать об этих целях масонства проще, лаконичнее, применяя современную терминологию и понятия: архитектурные формы и стиль пусть будут подчеркнуто национальными, но ансамблевое звучание и идейное содержание должны быть противоположными, отрицающими национальную самобытность и утверждающими космополитизм.
