Феликс Кузнецов - ПУБЛИЦИСТЫ 1860-х ГОДОВ
Благосветлов был сыном своего времени, продуктом тех жизненных обстоятельств, в которых он рос и воспитывался. Голод, бедность и нищета в детстве и юности выработали в нем сложный комплекс отношений к материальным благам жизни, который и выражался в его «практичности» и «прижимистости». Однако, каким бы сложным ни был этот комплекс, жажда обогащения никогда не была самодовлеющей у Благосветлова. И когда он писал в 1862 году Мордовцеву: «…Я никогда не знал цену деньгам, если я сыт и могу купить книгу; притом помню и то, что 60 миллионов моих соотечественников ходят в лаптях, а я все же в крепких сапогах», — он был искренен. Искренен он был и в этих словах, написанных им в конце жизни: «…Я вовсе не желаю воспитывать своих детей в духе той буржуазной тупости, которая видит идеал человеческого счастья в деньгах, в роскоши и во внешнем лоске, и если их не имеет, то облизывается, как голодная собака при взгляде на жирную кость, от одной надежды когда-нибудь съесть ее. Нет, я хотел бы видеть в них простых и честных работников, каким был их отец всю свою жизнь». Сутью миросозерцания Благосветлова, конечно же, было не приобретательство, но демократизм, идущий от земли, первоначально во многом стихийный, а с течением времени все более осмысленный, революционный, боевой.
Этому-то человеку граф Кушелев-Безбородко и решил передать свой журнал в грозную пору начала реакции шестидесятых годов. Благосветлов не колеблясь принял предложение перепугавшегося графа. Однако перспектива перехода «Русского слова» в такие руки ни в коей мере не согласовывалась с видами правительственных кругов. И когда граф Кушелев-Безбородко направил в июле 1862 года прошение передать право издания и редакции журнала Благосветлову, министр просвещения Головнин, в чьем ведении находилась цензура, первым делом направил в III отделение запрос: не встречается ли со стороны последнего «препятствий к позволению г-ну Благосветлову быть редактором и издателем «Русского слова»?
Препятствия были столь серьезными, что начальник III отделения ответил Головнину: «О сем я буду иметь честь объясняться с Вашим превосходительством лично». Результатом этого объяснения было то, что ни редактировать, ни издавать журнал «Русское слово» Благосветлову не было разрешено.
Тогда Благосветлов решает издавать журнал явочным порядком, через подставных лиц и рассылает письма подписчикам «Русского слова» о возобновлении журнала под новой редакцией.
Активная деятельность Благосветлова в качестве руководителя журнала, от которого он был официально «отставлен» III отделением, не могла остаться незамеченной. Не прошло и месяца по возобновлении журнала, как в Центральном управлении по цензурному ведомству вследствие вмешательства III отделения возникло специальное дело «О редакторе «Русского слова» Благосветлове». Дело возникло в связи с доносом на Благосветлова, поданным в III отделение макарьевским уездным предводителем дворянства Петровым. «Дерзость его выходит из пределов личного оскорбления, — писал Петров. — Так, например, объясняя, что редакция никогда не полагала условием для подписчиков оставить высланные им до запрещения журнала книжки оного бесплатно, он пишет: «Ведь мы не даром печатали 5 книжек того журнала, который запрещен по капризу двух министров… Из каких особенных побуждений мы стали бы дарить, уже не из особенной ли симпатии к Плюшкиным Земли Русской?…» О прекращении «Шахматного листка» он пишет: «России не время учиться играть в шахматы, когда у нее ни хлеба, ни денег, ни порядочных людей». Но князь Долгоруков обратил свое внимание первоначально не столько на «крамольные» фразы в письме, сколько на тот факт, что, несмотря на запрещение, Благосветлов все-таки исполняет обязанности руководителя «Русского слова». В специальном секретном письме министру внутренних дел Валуеву Долгоруков с возмущением задавал вопрос: «На каком же основании допущен к редакции Благосветлов?… На основании чего в печатном циркулярном письме редакции и подписчикам… сказано, что самое издание передается Благосветлову?»
Чиновники министерства внутренних дел, по поручению Валуева разбиравшиеся в этом деле, пришли к выводу, что Благосветлов издает журнал самостийно, так как, «не получив [ни] права, ни оснований быть издателем, не может издавать оный». Предварительное решение чинов III отделения и министерства внутренних дел было очень суровым: «Предполагается подвергнуть Благосветлова ответственности перед судом за присвоение себе звания редактора вопреки запрещению и употребление в письме к г. Петрову выражений о правительстве».
Однако осуществить это решение оказалось не так-то просто. Дело в том, что ни в письме Петрову, ни в официальном объявлении о возобновлении «Русского слова» Благосветлов не называл себя «редактором», но лишь «издателем», а свою редакторскую деятельность маскировал фигурой подставного редактора, официально утвержденного цензурным ведомством (вначале им был Афанасьев-Чужбинский, потом Благовещенский). Вот почему, когда чиновникам пришлось подбирать юридические основания для суда над Благосветловым, они были вынуждены доложить министру внутренних дел о следующем «недостатке законодательства»: «В цензурных постановлениях нет статьи, запрещающей лицам, получившим разрешение на издание журнала,, передавать кому-либо без согласия цензуры свое издательское право;., такое ограничение установилось на практике лишь для ответственных редакторов». Так власти не смогли официальным, юридическим путем «отставить» Благосветлова от журнала. Завершением дела «О редакторе «Русского слова» Благосветлове» явилась красноречивая надпись, запечатлевшая указание Валуева: «Приказано повременить». Но с тем большим усердием они начали душить журнал цензурой. Цензурное ведомство в 1863 году было передано из министерства просвещения в ведение министерства внутренних дел, в руки Валуева. Результатом этого было, как писал в ту пору И. С. Аксаков, настоящее «неистовство цензуры». «Никогда цензура не доходила до такого безумия, как теперь, при Валуеве. Она получила характер чисто инквизиционный», — жаловался Аксаков в одном из писем в феврале
1863 года.
Первым и главным врагом издания был цензор, который непосредственно цензуровал журнал. За три последних года существования «Русского слова» сменилось ять таких цензоров. Это уже само по себе составляло большое неудобство для редакции и сотрудников, так как, писал Шелгунов, «у каждого цензора свой царь в голове, и каждый черкает по своему усмотрению… один пропускает то, что другой зачеркивает».
О том, с каким тщанием цензуровалось «Русское слово», можно судить хотя бы по тому, что, как свидетельствует опись журнала заседаний цензурного комитета за
