Осип Черный - Мусоргский
– Ваш, Милий Алексеевич. Приду непременно.
– Помните: медлить невозможно. Вы нужны нам, нужны русской музыке.
Балакирев сунул ему руку и, не глядя на него, пошел к двери. Сердце его сжималось при мысли о том, что надобно сделать, что можно сделать теперь, будь друзья его податливее и послушней.
V
Окна кабинета были раскрыты. Из окон видна была пустынная улица. Проехал извозчик без седока, провезли бочку с водой, прошел разносчик с корзиной на голове.
Три человека сидели за столом и вели спокойный разговор. В квартире было пусто, только в конце коридора возилась прислуга.
– Жарко как! – заметил один. – Воды со льда нет ли, Николай Гаврилович?
– Сейчас спрошу, – ответил хозяин.
Он прошел по коридору и, выглянув на кухню, справился у девушки, нет ли чего похолоднее. Оказалось, что нет.
– Без хозяйки дела идут неважно, – виновато объяснил он вернувшись. – Я сам теперь редко обедаю дома. В ресторан хотите пойти?
– И в ресторан неплохо отправиться, – отозвался один из гостей, по имени Петр Иванович.
Это был давний друг дома, врач. Дела, занимавшие хозяина и другого гостя, были переговорены еще до того, как доктор Боков пришел. Дела были литераторские: как поступить с прочитанной рукописью, что дать в ближайшем номере журнала. Теперь же разговор шел о вопросах более общих: о политике властей, о реакции и притеснениях, какие чинит правительство печати. Толковали об этом так, как могут толковать хорошо друг друга знающие люди.
Хозяин то подходил к высокой конторке и, беря гусиное перо, делал заметки на листе, то опять возвращался к письменному столу. Мысль его работала напряженно, и на узком бледном лице отражалась внутренняя работа. Иногда он кидал прозорливые, острые замечания. Собеседники больше слушали. Они привыкли к его манере думать вслух, к мыслям, как будто брошенным вскользь, но заключавшим в себе очень многое.
– В гостиную, что ли, перейти? – предложил хозяин, попробовав задернуть штору и видя, что прохладнее не стало. – Там солнце палит не так сильно.
Разговор продолжался в гостиной. Хозяин, быстрыми шагами расхаживая по комнате, говорил о том, что реакция, по всей видимости, станет еще более жестокой и готовыми надо быть ко всякому насилию со стороны властей.
Услышав в передней резкий, короткий звонок, он сказал, остановившись:
– Наверно, за мной кто-нибудь. Третий час, время обедать. Так что же, пойдемте?
Вместо знакомого, которого он предполагал увидеть, на пороге гостиной появился офицер неприятного, почти отталкивающего вида: роста небольшого, приземистый, как будто прибитый к земле, одетый в черный мундир. Самое отталкивающее заключалось в его взгляде – пронзительно-остром и подозрительном.
Вошел он так, как будто не первый раз ему приходилось врываться в чужие дома.
Полагая, что офицер явился по объявлению и намерен снять на лето у него квартиру, хозяин тут же сказал себе, что не сдаст ему ни за что.
– Что вам угодно? – спросил он, передвинув немного очки и внимательно посмотрев на вошедшего.
– Господина Чернышевского увидеть.
Хозяин сделал шаг вперед:
– Я. Чем могу быть полезен?
Они еще пристальнее посмотрели друг на друга.
– Вы? – переспросил офицер, точно не веря себе. – В таком случае, мне надо переговорить с вами наедине.
– А-а! – с притворным оживлением отозвался хозяин. – В кабинет прошу пожаловать.
Чернышевский успел опередить его и, оставив позади себя, быстро пошел по коридору. Понимая, что Чернышевский побежал вперед неспроста, офицер пытался поспеть за ним, но заблудился в темном коридоре, не зная, где тут ход.
– Куда ж вы? Погодите! – крикнул он с раздражением, откинув в сторону вежливость.
Никто не ответил, и он еще грубее крикнул:
– Да проводите меня к нему кто-нибудь!
Гости, оставшиеся одни, мало что поняли в происходящем. Они ничего еще не успели сказать, как дверь тихонько отворилась и на пороге появился еще один человек. Доктор Боков, живший поблизости, узнал в нем пристава полицейской части.
– Господин Мальянов, – обратился Боков к нему, – можете вы разъяснить нам, что происходит? Кто этот господин?
Шагнув вперед, пристав тихо ответил:
– Полковник Ракеев.
Все стало понятно. Ракеев считался мастером по политическим обыскам. Еще на заре своей карьеры он сопровождал из Петербурга в Михайловское гроб с телом Пушкина. Он же производил обыск в квартире поэта Михайлова, которого провокаторы выдали два года назад жандармскому отделению. Вот кто беседовал с Чернышевским.
И тем не менее, хотя все было ясно, Боков спросил:
– Что ему нужно? Зачем он пожаловал?
Пристав ответил:
– Прибыли из жандармского управления и потребовали, чтобы я проводил их сюда. Я сказал, что господина Чернышевского, может, дома нет, а полковник Ракеев уверенно так ответили: «Нет, дома!» Вы бы, господа, не ждали – дело долгое. Да и ареста не будет: карета не вызвана, господин полковник приехали на дрожках.
Журналист Антонович, один из двоих сидевших, сказал:
– У хозяина в кабинете остались мой сверток и шляпа.
– Да уж вы не беспокойтесь. Это я вам сейчас доставлю, – с живостью вызвался пристав.
Они отказались и заявили, что, не попрощавшись с Николаем Гавриловичем, не уйдут.
– Стоит ли, господа, такое беспокойство устраивать? Тем более, что ареста не будет.
Пристав продолжал уговаривать, но, не слушая его больше, они направились в кабинет.
Чернышевский и Ракеев сидели за столом. Глядя так же неприязненно, Ракеев разыгрывал из себя светского человека: спрашивал хозяина, давно ли уехала его жена, доволен ли он тем, как отдыхает семья.
Чернышевский, сохраняя самообладание, с деланной оживленностью обратился к вошедшим:
– Как, разве уходите? А я думал, вместе пойдем обедать.
Антонович подошел к окну и взял с подоконника сверток с купленными утром ботинками, затем взял шляпу. Ракеев следил за каждым его движением. Он подозрительно посмотрел на сверток, но Антоновичу ничего не сказал.
– Так до свидания, господа, – бодро произнес Чернышевский, пожимая обоим руки. – Увидимся, значит, позже.
При этом он успел, когда Боков за чем-то обратился к Ракееву, шепнуть несколько слов Антоновичу, передавая поручение в редакцию.
Они вышли, сознавая свое бессилие и мучась этим. Мысль, что Чернышевский остался один на один с отъявленным негодяем, не давала им покоя.
Антонович жил поблизости. Дойдя до его квартиры, они оставили сверток. Им было не по себе: легче было узнать правду, чем не знать ничего. Они вернулись назад.
Уверения пристава оказались ложными: у подъезда ждала уже тюремная карета. Собиралась толпа – молчаливая, не понимающая, кого берут и за что. Ждали, когда выведут арестованного. Полицейские требовали, чтобы все разошлись. Люди отходили дальше, но не уходили.
