Александр Пыльцын - Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина
Необычна это легенда о генерале Горбатове, но так хотелось верить в ее реальность. А может, и не легенда вовсе, может, все так и было! Ведь у человека с доброй душой и поступки добрые.
Что же касается его профессиональных качеств и полководческих способностей, не мне судить. Но вот что пишет о нем маршал Рокоссовский:
«Александр Васильевич Горбатов – человек интересный. Смелый, вдумчивый военачальник, страстный последователь Суворова, он выше всего в боевых действиях ставил стремительность, внезапность, броски на большие расстояния с выходом во фланг и тыл противнику. Горбатов и в быту вел себя по-суворовски – отказывался от всяких удобств, питался из солдатского котла».
Мне кажется, что рейд наших батальонов в тыл немецких войск и наши боевые действия там подтверждают сказанное. Жаль, нам больше не приходилось воевать под его началом.
…По прибытии в Городец мы еще долгое время занимались приемом пополнения, формированием, вооружением и сколачиванием подразделений. Была налажена боевая подготовка, основной целью которой было обучить бывших летчиков, интендантов, артиллеристов и других военных специалистов воевать по-пехотному, а это значит – совершать напряженные марши, переползать по-пластунски, окапываться, преодолевать окопы и рвы, а также вести меткий огонь из автоматов, пулеметов, противотанковых ружей и даже из трофейных фаустпатронов. Но, пожалуй, самым трудным, особенно в психологическом плане, было преодоление страха у некоторых обучаемых перед метанием боевых гранат, особенно гранат «Ф-1». Убойная сила ее осколков сохранялась до 200 метров, а бросить этот ручной снаряд даже тренированному человеку под силу лишь метров на 50–60. Обучение проходило на боевых (не учебных!) гранатах, которые взрываются по-настоящему! Естественно, метать их нужно было из окопа, но перебороть боязнь все-таки удавалось не каждому и не сразу.
Этот период формирования и обучения несколько затянулся. Естественно, за это время завязались более тесные отношения и связи с местным населением. Да и не только с местным. Оказалось, что невдалеке был расположен аэродром, а около него базировался БАО (батальон аэродромного обслуживания), основным солдатским составом которого были девчата.
Помню, в один теплый весенний день вдруг на дороге, почти в центре села, прогремел взрыв. Как оказалось, это оттаявшая земля обнажила давно установленную немецкую противотанковую мину. И на нее наступила копытом лошадь, везущая «не хворосту воз», а целую повозку артиллерийских снарядов. Удивительно, как они не сдетонировали, а то солдат-возничий не отделался бы простым ранением. Конечно, этот взрыв вызвал переполох, но в результате наши походные кухни за счет погибшей лошади получили возможность увеличить калорийность солдатских блюд. А мой ординарец Женя (никак не вспомню его фамилию) тоже успел отхватить солидный кусок жирной конины. Будучи неплохим кулинаром, он сумел с активным участием хозяйки нашего жилища, щедро снабдившей его бульбой, цибулей и какими-то сухими пряностями, приготовить вместительный казан вкуснейшего по тому времени жаркого.
К импровизированному ужину, конечно, пригласили соавтора этого блюда, хозяйку с ее малышней, а Женя, с моего разрешения – еще и знакомых ему солдаток из расположенного недалеко БАО – батальона аэродромного обслуживания. Все были довольны, хвалили кулинара, особенно аэродромщицы. Видимо, паек у них был не как у летчиков, а поскромнее. Зато как их, бедных, тошнило и «выворачивало», когда они узнали, что это конина, да еще от той подорвавшейся лошади! Непривычны еще были к фронтовой экзотике.
Вообще за столь продолжительное время нашего пребывания в Городце были и свидания, и танцы вечерами. Частенько, когда надвигались сумерки и боевая подготовка прекращалась, по чьей-нибудь инициативе в большой хате, а то и во дворе устраивали хоровое пение. Песня на фронте, если ей находится место и время, да еще не по команде, как-то особенно проникает в души. Она очищает их от многого негативного, что скапливается за ох какие нелегкие дни боевые, когда жизнь человеческая висит на таком тоненьком волоске, а душа исковеркана видением множества смертей твоих друзей…
А как самозабвенно пели в такие минуты! Ведь не было ни дирижеров, ни хормейстеров, но откуда-то появлялись и тенора, и басы, первые и вторые голоса, и так слаженно они звучали, так мощно и многоголосно, даже почти профессионально, что внутри хаты и около нее собирались местные жители и слушали эти импровизированные концерты со слезами благодарности.
Белорусских песен не пели, знали только плясовые «Лявониху» да «Бульбу буйну, бульбу дробну». Зато украинские про Дорошенко и Сагайдачного с их «вийськом Запоризьским», да про «Зеленый гай, густесенькый», где «вода як скло блыщить», да еще «Ой ты, Галю» – в репертуаре были всегда. Но больше всего любили раздумчивые русские песни, например про Ермака («Ревела буря»), в которой с каким-то особенным чувством произносились слова: «и пала грозная в боях, необнажив мечей, дружина…» Чаще других запевали любимую чапаевскую, из известного всем фильма: «Ты добычи не добьешься, черный ворон, я не твой», а особенно – «Бежал бродяга с Сахалина» и «Славное море, священный Байкал». Наверное, эти песни как-то отвечали тому состоянию души, которое было у штрафников…
Во время формирования в Городце столько песен перепели, а местные девицы своими чистыми, звонкими, высокими голосами так их украшали! Все это настолько сближало, что и танцевальные вечера, и свидания, чего греха таить, заканчивались иногда почти свадьбами. Пусть и не настоящими, но уж что было, то было. Жалостливые были женщины, и сами натерпевшиеся, и мужчин, которым один Бог знал, сколько жизни оставалось, жалели…
Поэтому, когда поступила команда срочно грузиться в железнодорожный эшелон, можно себе представить, сколько слез было пролито, и не только девчатами. Плакали и старушки, привыкшие к физической помощи молодых, здоровых мужчин и сожалевшие об утрате той сердечности, которая сложилась в общении с нашими непростыми бойцами.
…Погрузка шла слаженно и довольно быстро, так что к вечеру эшелон уже отправился в путь по восстановленной железной дороге. Оказалось, почти с правого фланга нашего фронта мы должны были переместиться на его левый фланг, то есть на самый юго-запад освобожденной части Белоруссии. Ехали сравнительно быстро, как позволяли только недавно восстановленные рельсовые пути. Я заметил два оригинальных приема, какими немцы разрушали железнодорожные пути.
Один – когда каким-то устройством, вроде гигантского плуга, смонтированного на прицепленной к паровозу платформе и опущенного на полном ходу между рельсами, каждая деревянная шпала ломалась этим «шпалоломом» пополам, как спичка. И так на протяжении сотен метров.
