Том Рейсс - Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма
Воодушевленные делегаты от третьего сословия («99 процентов», а в реальности, скорее, 96 процентов населения Франции, плативших основную массу налогов) энергично требовали удвоить число их представителей, чтобы голоса простолюдинов сравнялись с суммой голосов дворянства и духовенства. Другими словами, третье сословие пока что требовало лишь половину всей политической власти. После нескольких недель дебатов король наконец прислушался к советникам и решил удвоить представительство третьего сословия. Однако к этому моменту группа радикальных делегатов убедила большинство коллег по сословию, а также либеральных дворян, что архаичную структуру Генеральных Штатов целиком следует отбросить за ненадобностью. Вместо нее радикалы предложили создать национальную ассамблею, где не будет никаких сословий и каждый получит одинаковое право голоса. Это означало, что 96 процентов населения (ни духовные лица, ни дворяне) будут управлять страной.
17 июня 1789 года Франция перешла от системы, где властью обладали только знать и церковь, к общественному строю, при котором (по крайней мере, теоретически) к управлению допускались простолюдины. Самая прославленная абсолютная монархия Европы внезапно обзавелась самым широким избирательным правом на планете. Но в субботу утром депутаты, прибывшие ко входу в зал заседаний новой Национальной ассамблеи, обнаружили, что королевские войска блокировали ворота и развесили объявления с приказом вернуться сюда же на следующей неделе – на специальную «королевскую сессию». На ней Людовик планировал лично сообщить народным избранникам, что их действия незаконны и бесплодны. Разъяренные депутаты не стали расходиться. Наоборот, они направились в расположенный рядом крытый теннисный корт, где поклялись не покидать Париж, пока во Франции не появится конституция. Французы наконец перешли к «крайним мерам», хотя Лафайет считал соотечественников к этому неспособными.
Король приказал усилить гарнизоны вокруг Парижа на случай, если понадобится применить силу. Ведь против 650-тысячного населения[418] столицы король мог немедленно бросить лишь полки швейцарской и французской гвардии – в общей сложности менее десяти тысяч человек[419]. В обычных обстоятельствах подразделение драгун, в котором служил Дюма, наверняка оказалось бы в числе отрядов, направленных в Париж. Однако треть из двадцатитысячного подкрепления, собранного королем, составляли иностранные наемники (важный признак истинного положения дел в стране!). Министры короля опасались, что французские солдаты могут слишком легко перейти на сторону патриотов. Власти арестовали активистов за распространение памфлетов, где говорилось: «Мы в первую очередь граждане и лишь затем – солдаты[420], мы в первую очередь французы и лишь затем – рабы». Когда новость о том, что король собирает иностранные войска, достигла Пале-Рояль, галереи дворца буквально взорвались. «Брожение в Париже[421] приобрело непостижимый размах, – отмечал один наблюдатель. – Десять тысяч человек провели весь день в Пале-Рояль… Люди будто сошли с ума. Они отвергают всякую идею о компромиссе».
Казалось, сама природа вновь взялась разжигать революцию. Северная Франция осталась без зерна. Хлебные бунты прокатились от Нормандии до Пикардии и угрожали самому Парижу. Ходили слухи, что королевское правительство и аристократы сговорились уморить патриотов голодом, а затем бросить против них иностранные войска.
Подстегиваемые подобными разговорами, толпы людей в Пале-Рояль бросились вооружаться, и внезапно весь Париж пришел в движение. Ночью 12 июля и весь последующий день горожане вламывались в магазины и дома, забирая любое ружье, клинок, пику, кинжал или кухонный нож. Они также обыскивали пекарни в отчаянных поисках хотя бы щепотки муки. Толпа завладела тридцатью тысячами мушкетов Шарлевиля[422] из арсеналов Дома инвалидов, но правительство благоразумно перевезло пули и порох в Бастилию – крепость-тюрьму в самом сердце Парижа. К 1789 году здесь содержалась лишь горстка узников (самого знаменитого из них – маркиза де Сада – только что перевели в другое место). Здание обнесли лесами и готовили к сносу. Впрочем, для большинства людей оно оставалось ненавистным символом угнетения. Во вторник, 14 июля, толпа пошла на штурм Бастилии и, сперва договорившись с комендантом тюрьмы о добровольной капитуляции, затем забила его насмерть кинжалами, а вдобавок еще и расстреляла труп и торжественно пронесла насаженную на пику голову чиновника через весь город.
Этот день станет французской версией американского Четвертого июля, хотя День взятия Бастилии напоминает о гораздо более кровавом и спорном событии, нежели подписание Декларации о независимости Соединенных Штатов.
Фундаментальный, таинственный и непонятный процесс, который сделал возможным штурм Бастилии и, по правде говоря, Революцию в целом, – это стремительный рост революционных настроений во французской армии. Тремя месяцами ранее, во время первого бунта, французская гвардия подчинилась приказам и стреляла в мятежников. Однако 14 июля, вместо того чтобы сделать свою работу и защитить Бастилию, французская гвардия присоединилась к бунтовщикам и вскоре провозгласила себя Национальной гвардией. Военный министр доложил королю, что более не может гарантировать лояльность любого французского солдата или младшего офицера. Лишившись армии, королевская власть рухнула.
В Отель-де-Виль (здании городской ратуши) загнанный в угол король 17 июля встретился с новым муниципальным правительством[423] Парижа и официально утвердил назначение генерала Лафайета на должность командующего новой парижской Национальной гвардией. Король признал Революцию, позволив Лафайету приколоть кокарду (яркое округлое украшение из ткани, по которому революционеры распознавали друг друга) на королевский головной убор. Собравшиеся патриоты в ответ прокричали «Vive le roi!» («Да здравствует король!»)[424].
* * *Пока Париж бунтовал, Алекс Дюма вместе со своим подразделением оставался в гарнизоне, ожидая приказов. Он провел последний год Старого порядка в составе Шестого драгунского полка в провинциальном городке Лаон[425], расположенном в ста пятидесяти километрах к северо-востоку от Парижа. Здесь открывался широкий вид на равнины Пикардии в сторону границы Франции с Австрийскими Нидерландами. Это был один из беднейших регионов страны и настоящий очаг патриотической лихорадки. Пикардия отправила сражаться за независимость США больше солдат и младших офицеров, чем любой другой район Франции.
