Мансур Абдулин - 160 страниц из солдатского дневника
Лишь бы не упасть! Надо бояться воронок! То одна, то другая нога то и дело ухает в ямы, но я натренирован и сейчас напряжен до предела… А если впереди образуется завал и кони перепрыгнут — перепрыгну я?! Тело напружинено так, что мне кажется, я сейчас перепрыгну через что угодно…
Бежим, скачем, несемся, а насыпь никак не кончается…
Но вот под ногами прогремел мостовой настил!
Сейчас выскочим на правый берег!
Ну, родимые, жми! Неужели проскочим?!
— Моисеев! — кричу. — Держи вожжи!
Надо еще сгоряча не врезаться к фрицам, как на блюдечке!.. Свернуть бы хоть вправо или влево вдоль берега, как кончится насыпь…
Моисеев натянул вожжи и, срываясь, тянет левую вожжу на себя… и кое-как сворачивает с дороги на берег…
Мы с Гришей на ходу хватаем с двуколки свои автоматы и мешки, отпускаем веревки с задубевших кулаков и падаем в густую траву, прижимаемся на секунду к прохладной земле.
Не терпится взглянуть, как следом за нами прорываются наши хлопцы. Вся насыпная дорога через пойму — в лохматых космах плотных и непрерывных взрывов. Вдоль нее из болота подымаются вертикально черные столбы и опускаются. Подымаются и опускаются. Болото ухает, охает, бухает, стонет… Стремительно несется мешанина из людей, машин, лошадей, пушек. На правый берег к нам вся эта сплошная живая масса вылетает, растекаясь вправо и влево, растворяясь в траве, в кукурузе, в пшенице…
Мы с Гришей, не успев проститься с Моисеевым, не обняв на прощание наших спасительниц-лошадушек — двуколка по инерции бега умчалась дальше вдоль берега, — не успев и друг с другом проститься, разбегаемся с ним каждый по своим местам.
Вижу нашего гвардии майора Тукхру Ивана Ивановича — как заколдованный он, и его не берет ни пуля, ни снаряд!
Капитан Картошенко Николай, наш комбат, тоже проскочил со своим штабом!
Радуюсь каждому, кто выскакивает на этот берег со смертельной дороги, и удивляюсь: «Как это они уцелели?!» Своя собственная благополучная переправа сюда мне представляется уникальным и неповторимым чудом!..
Вот, слава аллаху, и Янсон! Как сохатый, бежит под тяжестью минометного ствола наш Академик, Янсон Алексей Иванович, а за ним кто-то тащит лафет. А вон Лопунов Серега с плитой… Шамрай Вася! Кобылий Коля! Со своими «максимами»! Прошмыгнули и уже торопятся открыть пулеметный огонь! Смотрю медсестра знакомая! Это ведь Тоня! А вон Аня с Галей! Даже девчонки проскочили! Связист Семенов Владимир уже тянет свою катушку…
Но многих не нахожу глазами…
Жив — и ни одной царапины — наш комиссар полка гвардии капитан Егоров Владимир Георгиевич! Полегче сделалось на душе. Тоже сталинградец! А еще веселей стало, когда увидел, как наши артиллеристы Ночовный Леонид и Емельянов Иван разворачивают свою полковую 76-миллиметровую пушку и уже готовят первый выстрел…
А где же еще пушки?!
Мост уже разрушен, но движение продолжается! Теперь уже по новой «насыпи» — из перевернутых машин, пушек, двуколок, лошадей, людей…
Не пройдет и получаса, как послышится команда «вперед!», мощное «урррра-а-а!» прокатится от края до края, и наш полк пойдет в атаку, захватывая плацдарм на правом берегу Ворсклы! Впереди — разведчики во главе с поэтом нашим Добкиным Кимом! Самые отчаянные смельчаки полка все дальше и дальше вклиниваются на юго-запад…
Вон наш комиссар шагает по полю, как агроном, делая шаги ровные, будто промеряет гектары плодородной полтавской земли! Считает комиссар! Принимает землю строго по счету, чтоб никогда больше не отдавать нашу землю всяким поганцам!..
Гвардейский корпус, не давая опомниться гитлеровцам, стремительно развивал наступательные бои. Мы еще раз перешли вброд Ворсклу — в том месте, где ее когда-то форсировал со своим войском Петр Первый, прошли мимо гранитного креста в память о русских воинах, разгромивших шведов под Полтавой… и 23 сентября вошли в Полтаву.
Нас встретили женщины и старики. Исхудалые — кожа да кости… Но радостные. На разрушенной мельнице обнаружили приготовленную к эвакуации в Германию муку, которую тут же начали раздавать солдатскими котелками полтавчанам.
Не прошло и часа, как нас, освободителей, начали угощать полтавскими галушками…
* * *Левобережная Украина… Как мы ни старались помешать фашистским захватчикам, все же они успели сжечь много деревень, хуторов, сел, городов… Всюду пепел, угли, дым. Стоят одни глинобитные печи на месте домов… Обгорелые деревья… Полная разруха. Много надо будет теперь украинскому народу потрудиться, чтоб возродить и вернуть к жизни этот край.
Вот что сделала война — кругом один пепел.
Где-то, помню я, между Полтавой и Харьковом я увидел на печи, что осталась на месте сгоревшего дома, кота… Деревня сгорела полностью. Я стал разглядывать полуразваленные печи — на некоторых можно было различить забавные рисунки. Все печи в хатах были когда-то разрисованы хозяевами — цветами сказочными, петухами и голубями, котами и поросятами… И вдруг на одной из печен вижу настоящего живого кота! Он был единственной живой душой в этой деревне. Кот не испугался меня — сидит, поджав лапы, хвост пушистый вокруг, как положено… Это он вовремя из хаты сиганул, а когда все сгорело, вернулся «домой».
Я теперь, после войны, часто рисую войну. И в моих картинах о войне обязательно есть деталь — обгорелый остов печи с живым котом на ней.
К слову сказать, жгли деревни и хутора власовцы, которые были сформированы в специальные команды поджигателей.
В Кременчуге — мы вошли в него 29 сентября 1943 года — освободили лагерь, в котором было замучено несколько тысяч советских военнопленных. Здесь же содержались и попавшие в плен партизаны-подпольщики. Фашисты в этом лагере применяли самые жестокие способы пыток и умерщвления заключенных. Виселицы здесь были необычные — фашисты подвешивали людей на железные крючья: за ребро, за одну ногу, за одну руку, за все конечности одновременно, за челюсть… Палачами в лагере были опять же власовцы. Всего висело около сотни человек, но живыми удалось снять двенадцать-пятнадцать.
Я сам наблюдал потом эпизод, который запомнил на всю жизнь. По улице бабы вели нескольких гитлеровцев. У каждой в руках — топор или вилы, кочерга, палка… Бабы сильно возбуждены, кричат-шумят по-украински, я ничего не могу понять. Но вот остановились возле ямы, стали толкать гитлеровцев в нее и нескольких власовцев сбросили туда же… Один фашист, упираясь, визжит: «Майн ин хауз драй киндер!» А бабы ему: «А у нас щенята, чи шо?! Кыдай його тудысь!..»
И никакая сила не заставила бы меня приостановить эту справедливую расправу с фашистскими палачами.
