Андрей Раевский - Воспоминания о походах 1813 и 1814 годов
Живо воображаю, каким блаженством исполнена была благородная душа неустрашимого вождя нашего, друга славы и человечества Беннигсена! О, сколь счастлив был он в сравнении с жестокосердечным Давустом, в котором славолюбие усыпило все чувства добра и великодушия! Мир кончает брани, в пучине всепоглощающего времени исчезают и рати, и вожди, и сами народы: остаются дела и потомство. Законы войны повелевают иногда принимать меры жестокие, решительные. С горестью в сердце только в самой крайней необходимости приступает к ним герой истинный; его сожаления и участие облегчают некоторым образом печальный жребий несчастных жертв. Злодей ловит с жадностью каждый случай, когда он может удовлетворить влечению кровожадной души своей. Это простительно вождю диких племен Аравии или Индии: незнакомый с чувствами чести и великодушия, грабеж и убийство почитает он первым, даже священным правом войны. Для него нет будущего, ибо ни вера, ни обычаи, ни самое нравственное образование этих обществ не открывают ему высокой, благородной цели, для достижения которой человек просвещенный жертвует всеми драгоценнейшими благами мира, даже самой жизнью!.. Мысли эти родились во мне в то время, когда признательные граждане Альтоны в порывах живейшей радости благословляли полководца россиян, который не хотел, подобно вождю французов, из пустой предосторожности разрушить великолепный их город… Они называли его своим спасителем, своим Фабием, своим ангелом-хранителем… О, в эту минуту добродетельный герой наш чувствовал, сколь сладостно благотворение!
Загремели трубы – и воины, привыкшие повиноваться гласу вождя, когда он вел их к смерти и победе, потекли с радостью к торжеству, их трудами и ранами приготовленному. Гражданская гвардия города Альтоны приветствовала великодушных в стенах своих… За воротами, к Гамбургу ведущими, мы увидели доказательство, что усердие их было непритворно… Все предместье, некогда гордившееся красотой улиц и зданий, превращено в пепел: следы мудрой предусмотрительности маршала Давуста, бича Польши и Германии, разрушителя прекрасных мостов в Дрездене и Мейссене… На рубежах владений Ганзеатических встретили нас почетнейшие граждане с изъявлениями восторга и признательности вольных жителей освобожденного Гамбурга; ряды милых девушек, в белой одежде, осыпали генерала Беннигсена и храбрых его сподвижников венками из лавров и роз; одна из них (дочь бургомистра) произнесла краткое, но выразительное приветствие от лица всех сограждан… Национальная гвардия, из богатейших жителей составленная, в блестящей одежде, расположена была у въезда и далее к городу… Не нахожу слов для изъяснения чувств моих, когда я увидел армию нашу в стенах ликующего Гамбурга… Все окна, кровли кипели веселым народом; радостное «ура» гремело со всех сторон, цветы и венки сыпались дождем… Вскоре во всем протяжении шествия не осталось ни одного воина, который не был бы украшен этим лестным знаком уважения народа свободного. Чем иным этот последний мог доказать свою признательность храбрым рушителям железных цепей его рабства?
Всего страннее, как замечали жители, было видеть в числе мстителей за свободу, независимость и благосостояние Европы обитателей берегов Урала и моря Каспийского… Башкирцы, калмыки, тептеряки и другие племена язычников разделяли святой подвиг брани народной; и они смиряли дерзость просвещенных французов. Мы сами удивились опрятности и чистоте их одежды, которую берегли они только для случаев торжественных. Белые кафтаны и красные шапки в сомкнутых рядах нескольких полков представляли новое, но довольно приятное зрелище.
Наконец, мало-помалу воины рассеялись в Гамбурге и его окрестностях; всякий хозяин готовил пир для гостей, столь нетерпеливо жданных.
На другой день вечером корпус графа Толстого, блокировавший Гаарбург, занял этот город. Тут увидели мы вкратце повторение виденного накануне. Дома были иллюминированы; на середине площади, к которой сходятся почти все улицы, в тени деревьев, на этот случай посаженных, горел щит и следующие слова: «Приветствуем вас, храбрые воины, благородные сыны России, освободители нашего Отечества и всей Европы!» Здесь встретились мы также с некоторыми гитфельдскими нашими знакомцами, – с каким удовольствием после кратковременного, но жестокого отсутствия возвратились мы в мирные дома свои! С каким чувством, с какой искренностью изъявляли нам благодарность за гостеприимство, столь неоцененное в то время! Какой человек может быть равнодушен и уныл, видя вокруг себя блаженство и радость! Жители забыли все потери и страдания, расторглись постыдные узы, соединявшие их с тираном Франции; все частные выгоды казались ничтожны: свобода делала их счастливыми.
Несколько дней провели мы весело в стенах Гаарбурга, и через Гамбург перешли потом в Вансбек, местечко в нескольких верстах от Гамбурга: здесь назначена была главная квартира нашего корпуса.
Вансбек принадлежал прежде графу Шиммельману, внуку того самого, о котором упоминал я прежде; но незадолго перед этим куплен королем датским. Огромный, великолепно убранный замок свидетельствует о богатстве и пышности прежнего владельца, прекрасный английский парк – о вкусе его. Настоящих жителей в Вансбеке весьма мало.[27] Скромные, но чистые дома образуют две или три улицы, которые могли бы иметь место и в самых больших городах. Все эти дома принадлежат по большей части гамбургским гражданам, которые проводят здесь лето. Лучших квартир нельзя было желать нам; особенно приятны были вечерние прогулки. У всякого дома являются чайные столики, и жители шумного Гамбурга в виду стен своих наслаждаются всеми удовольствиями жизни сельской. Часто небольшая решетка между цветниками двух соседей разделяла людей, которые родились, выросли и состарились один возле другого, не будучи знакомы между собой. Но русские и на чужой стороне не забыли гостеприимства милой родины: балы и празднества, неразлучные с успехами оружия, познакомили нас короче со всеми жителями; особенно понравился всем ужин, данный нашими офицерами графу Толстому. Стол накрыт был в саду под наклоном густых деревьев, со вкусом и роскошно освещенных. Тем более приятен был этот вечер, что русские умеют вполне наслаждаться встречающимися удовольствиями. В час веселья, в кругу добрых товарищем и гостей любимых они забывают все, кроме радостей настоящего.
Вообще во все время пребывания нашего в Вансбеке мы не чувствовали скуки. Гамбург в нескольких верстах, следовательно, легко можно было ездить туда два или три раза в день. В начале нашего прибытия гамбургцы не скупы были на балы; но балы их незнакомы с искренней веселостью и удовольствием: во всем видно принуждение, грубость сердца и бережливость, доведенная до низости. Впрочем, русские имеют искусство заставить смеяться и самого Гераклита.
