Игорь Нарский - Готфрид Лейбниц
VIII. Теория познания
Критерии истины
Развитие монад есть саморазвертывание заложенного в них знания. Поэтому Лейбниц приемлет теорию врожденных идей, сторонниками которой были Платон, а в новое время картезианцы и кембриджские платоники.
Согласно Лейбницу, содержание опыта и категории, используемые для его обработки (3, с. 193), врождены так же, как и ощущения и чувства, инстинкты, знания и наклонности поведения (4, с. 72, 87). Короче говоря, мы «врождены самим себе» (4, с. 93).
Таким образом, врожденным оказывается как чувственное, так и теоретическое познание, и, обладая им, человеческая душа — это не tabula rasa, но бесконечно содержательный мир. Этот тезис Лейбниц довольно тонко аргументирует, противопоставляя его взглядам как Декарта, так и Локка. Он упрекает Локка в непонимании самодеятельности души, а Декарта — в упрощенном ее понимании. Используя образное сравнение, он пишет, что душа подобна белому мрамору, в котором скрываются прожилки и неоднородности (4, с. 75; 3, с. 193), и для того, чтобы выявить их, нужны усилия резчика по камню и ваятеля. Нам врождены задатки знания, тенденции и неосознанные установки к той или иной деятельности (4, с. 80, 102; 3, с. 92, 180, 190), и сделать их из виртуальных актуальными можно только путем напряжения внимания, воспоминания и обучения, вообще образования. «Идеи и истины врождены нам подобно склонностям, предрасположениям, привычкам или естественным потенциям» (4, с. 49), так что прирожденное еще не есть познанное. Локк, с точки зрения Лейбница, прав, что в душе при рождении нет знания истин, но он не прав, отрицая наличие в ней потенциального знания. «Нет ничего в разуме, чего не было бы в ощущениях, кроме самого разума (nihil est in intellectu, quod non fuerit in sensu, excipe: nisi ipse intellectus)» (4, c. 100–101). Этому учению соответствует взгляд на происхождение познавательных ошибок — они проистекают не столько от чувственных иллюзий, сколько от погрешностей в рассуждениях и от слабости памяти.
В критике предшественников Лейбниц не всегда справедлив. Декарт не утверждал, что новорожденный младенец осознает вечные истины и что будто бы только неумение говорить мешает ему сообщить о них. Он принимал существование истинных идей, о которых прежде не думал ни один человек на свете (64, р. 69). «Под врожденностью идеи, — отвечал он на 10-е возражение Гоббса, — мы понимаем лишь то, что у нас есть способность вызвать ее» и в разуме заложены лишь «как бы зародыши (semences) постижимых для нас истин» (52, с. 465). Таким образом, отличие Лейбница от Декарта меньше, чем могло показаться.
Что касается Локка, то он, как и Лейбниц, указывал на различия в способностях и задатках, полученных людьми от рождения (см. 54, с. 224). Конечно, материалист Локк гораздо более прав, чем Лейбниц, ибо в отличие от последнего он отрицал врожденность знаний и был в этом, безусловно, прав. Прав он был и признавая наличие наследственной информации, составляющейся из некоторых анатомо-физиологических предпосылок, тогда как в учении Лейбница о «потенциях» смешаны некоторые зачаточные «знания», способности, а также то, что ныне мы обозначаем как безусловные рефлексы. Весь этот комплекс разнородных соображений был им истолкован в духе идеализма.
Но Лейбниц искал средний, компромиссный путь между Декартом и Локком, и он преуспел в том, чтобы сделать свою концепцию врожденных идей более гибкой и отвечающей известным в то время фактам. В ней был рациональный момент, ибо она подчеркивала не только «общую судьбу» чувственного и рационального познания, но и зависимость наших знаний от опыта прошлых поколений, опосредованность нового знания прежним опытом. Указывая, что истоки знаний — в неосознанных и смутных, бесконечно слабых перцепциях, Лейбниц обратил тем самым внимание на роль неотчетливых форм восприятия истины. Меньше всего думал он о том, чтобы ориентировать ученых на бесплодное «воспоминание» неких врожденных знаний — Лейбниц апеллировал к экспериментам и рассуждениям.
Посредством смутных восприятий монады как бы «прислушиваются» к отдаленному гулу огромного мира. Осознание врожденных идей начинается с некоторого «невыразимого нечто», т. е. интегрального, слитного переживания Вселенной. В онтологическом плане каждая монада переживает это состояние как начальный этап своего развития до этапа более отчетливого, чувственного самосознания. В гносеологическом плане — это не только начальный этап познавательной деятельности человека в раннем его детстве, но и способ познания, без которого он не обходится на протяжении всей своей жизни. Именно смутные перцепции связывают воедино механическую и многокачественно-чувственную картины мира (3, с. 200). Они представляют ценность и для развитого теоретического ума, напоминая ему о его связи с беспредельным миром, о бесконечном многообразии и неисчерпаемости последнего: их слабый «шорох» и глухой «шум» играют как бы ту роль, которую для астрофизика наших дней исполняют проникающие космические излучения, несущие информацию о чрезвычайно ранней поре мироздания.
Вообще, чем более «далеким» в механикогеометрической схеме мира представляется данной монаде некоторое явление, тем менее отчетливо и более смутно она его воспринимает (3, с. 354). Кроме того, Лейбниц формулирует общий закон: низшие монады только неотчетливо и смутно могут воспринимать более высокие, т. е. развитые, монады, если только не обгонят их в своем развитии.
В этой связи в теории познания Лейбница оказывается правомерным понятие «смутного знания», т. е. знания относительно малоопределенного и вообще знания в смысле относительной истины, которая до него классическим рационализмом XVII в. не признавалась. Между тем ее роль в системе воззрений Лейбница значительна. Неполнота знаний присуща не только смутным, но и более отчетливым чувственным восприятиям. Однако и смутные восприятия — необходимая ступень на пути к теоретическому познанию. Важную роль приписывает Лейбниц вероятностному и гипотетическому познанию, хотя строгое, логическое знание, несомненно, более ценно. Гипотезы следует считать истинными, пока не будет доказана их ложность. Истинность их до этого доказательства не безусловна, хотя впоследствии она может оказаться и таковой. Лейбниц вслед за Ф. Бэконом подчеркивает значение таких фактов, которые способны опровергнуть положения, считавшиеся прежде заведомо бесспорными.
Каков же критерий истинности наших знаний? Философ пришел к выводу, что Декартов критерий (истинно то, что отчетливо осознается в мышлении) недостаточен (3, с. 38; 14, 4, S. 328) и указывает лишь на общую тенденцию познавательного процесса — от смутного к отчетливому, от неясного к ясному. Не может быть искомым критерием и врожденность как признак идеи, так как все идеи врожденны. Кроме того, «отчетливость», «ясность» и близкие к ним понятия не тождественны: ясной идеей может быть и идея не очень отчетливая (4, с. 330). Многое из того, что представляется нам ясным и отчетливым, лишь кажется таким, и чувственные критерии вообще ненадежны и недостаточны. Ощущения «могут подсказывать и подтверждать эти (разумные. — И. Н.) истины, но не доказывать их безупречную и постоянную достоверность» (4, с. 75), так что к чувственным критериям следует добавить логические правила (3, с. 45). Недаром «признак существования — согласованные чувства» (8, с. 33; ср. 4, с. 329–330).
