Борис Соколов - Ленин и Инесса Арманд
Елизавета К. очень хорошо чувствовала изъяны в духовном мире Ленина. И к ее словам стоит прислушаться. Ведь так, как она, Владимира Ильича знала, наверное, только Инесса Арманд. Даже Крупской, боюсь, душа мужа до такой степени не была доступна. Лиза смело разрушала иконописный образ бывшего любовника: «Официальные биографы Ленина ткут вокруг его личности «позолоченную легенду» и приписывают ему самые редкие и тонкие духовные черты. Я знала его хорошо и имею основания думать, что со мной он бывал откровенен и искренен (поскольку вообще этот человек, – азиат не только по внешности, но и по характеру, полному хитрости, – мог быть искренен). Я никогда не замечала у Ленина ни капли увлечения чем-нибудь, что выходило за строгие рамки его политических интересов. Он интересовался философией, но исключительно как своего рода духовный жандарм, имеющий поручение ловить и изобличать нарушителей и преступников, позволяющих себе протаскивать в партию псевдомарксистскую контрабанду. Когда он прислал мне свою книгу об «эмпириомонизме и эмпириокритицизме» (имеется в виду единственная философская работа Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». – Б. С.), книга эта меня не заинтересовала. Я дала ее на прочтение одному знакомому специалисту по истории философии. Он очень веселился, читая книгу, и говорил: «Этот забавный автор объясняет «заблуждения» такого-то (речь шла о каком-то известном философе, не могу вспомнить, о ком именно) его социальным происхождением и профессией, – философ был, кажется, епископ (несомненно, имелся в виду епископ Джордж Беркли, которого Ильич подверг уничтожающей критике. – Б. С.), – и в то же время он восторгается одним материалистом. Он не знает, что этот последний прославился, между прочим, тем, что предложил избрать кронпринца доктором «гонорис кауза» (почетным доктором. – Б. С.) одного из университетов Германии, мотивируя свое предложение тем, что самый факт рождения в семье Гогенцоллернов уже дает кронпринцу естественное право на высшую степень в науке и философии». Я не преминула рассказать это Ленину. «Это не важно!» – ответил он».
Ленин, по утверждению Елизаветы К., читал много, но достаточно поверхностно, прежде всего, с точки зрения политических пристрастий и нужд. Из Гамсуна прочел только «Голод», Чехова любил, но читал почти исключительно его юмористические рассказы, «для развлечения и отдыха», а гораздо более серьезные и глубокие повести и пьесы не читал. Иногда невежество Ленина в некоторых областях культуры Елизавету просто потрясало. Однажды она послала ему открытку с репродукцией леонардовской Джоконды. В ответном письме Владимир Ильич попросил: «Напиши, кто такая была Джоконда? По виду ее и костюму не могу понять. Знаю, что есть опера такая и, кажется, произведение Д’Аннунцио? Но что это за штука, не знаю». Лиза решила, что Виллиам Фрей ее разыгрывает. Однако в одном из следующих писем он напомнил: «Несмотря на мою просьбу, ты мне ничего не написала о Джоконде. Напиши, кто такая она была. Не забудь».
Свидетельства Лизы очень созвучны воспоминаниям уже знакомого нам В. А. Оболенского, который писал о Ленине: «Он был настолько поглощен социально-политическими вопросами, что никогда на другие темы не разговаривал с нами. Я даже представить себе не могу его разговаривающим о поэзии, живописи, музыке, еще меньше – о любви, о сложных духовных переживаниях человека, а тем более о каких-либо житейских мелочах, не связанных с конспирацией».
Как мы убедились, с любимой женщиной Ильич мог беседовать и о поэзии, и на другие отвлеченные темы, но разговор все равно, в конечном счете, возвращался к проблемам революции и марксизма. Вот и любовь к музыке у Ленина оказалась с революционным подтекстом. Однажды Елизавета К. узнала, почему ее любовник был так неравнодушен к 3-й части Патетической сонаты Бетховена, которую она по его просьбе часто играла. Оказывается, в начале 3-й части Ильич находил сходство с революционной песней – гимном еврейской социал-демократической партии «Бунд». У Елизаветы К. даже сохранились ноты бетховенской сонаты, где Ленин карандашом пометил понравившееся ему место.
Когда Лиза собиралась поступать в Сорбонну и писать работу об эстетике человеческой речи, Ленин написал ей: «Что это ты – никак в искусство удариться хочешь! Эстетика – это вроде «идеализма»! Не очень ты на нее налегай». Хотя Ленин все-таки был против того, чтобы все явления жизни связывать с классовой борьбой. Весной 1911 года он писал Елизавете К. по поводу одной статьи Богданова: «Вот пример опошления марксизма с притаскиванием за уши классовой борьбы к чему бы то ни было. Это вроде того, как когда-то издевались «Московские Ведомости» над съездами земских врачей: читается доклад о высоком камнечесании, а в заключительных выводах докладчик произносит: итак, России необходима Конституция. Если так будут всюду совать классовую борьбу, как Богданов в сказания о вурдалаках, а Луначарский в эстетику и литературную критику, – так она всем в зубах навязнет и опротивеет до тошноты». Слова абсолютно правильные. Беда только в том, что после прихода к власти Ленин и его соратники ни одну сферу деятельности не оставили без надзора с точки зрения «полезности делу пролетариата».
Как-то раз Елизавета К. слегка кокетливо спросила Виллиама Фрея: «Сознайтесь, вы не совсем уверены во мне. Да и, в самом деле, почему бы я не могла оказаться «охранницей»? Признайтесь, вы меня даже подозревали. Пэ-Пэ рассказывал мне, что вы спрашивали у него, не шпионка ли я…» Собеседник в ответ рассмеялся: «Всякому свое. Есть женщины, которым подходит заниматься политикой. А другим – совсем нет. И о таких именно Чехов говорил: «Женщина, занимающаяся политикой, подобна бешеной канарейке».
В связи с этой сентенцией Лиза обоснованно заподозрила, что в душе Ленин вовсе не был феминистом, хотя в интересах революционной борьбы пропагандировал полное равноправие женщин, в том числе и в области политики. Из трех близких ему женщин Крупскую и Арманд Владимир Ильич явно относил к тем, кто может заниматься политикой. А Елизавету К. считал чеховской «бешеной канарейкой». В мемуарах Лиза следующим образом суммировала отношение Ильича к женскому вопросу: «Я не думаю, чтобы Ленин был феминистом в обычном смысле слова. Теоретически он, конечно, был ортодоксальный марксист, за равноправие. Но он был слишком мужчина, чтобы искренне верить в это. Во всяком случае, он всегда говорил о женщинах с нескрываемой иронией. Правда, с такой же иронией он говорил и о мужчинах. У него, несомненно, была мания величия, и все, что он видел вокруг себя, казалось ему недостаточно крупным… по сравнению с его социал-демократическим идеалом или с ним самим? Право, не знаю».
