Валентин Масальский - Скобелев: исторический портрет
В Бухаресте произошло знакомство Скобелева с Э.И.Тотлебеном, знаменитым организацией инженерных работ при обороне Севастополя. Он направлялся в Западный отряд, куда был вызван после неудачи третьего штурма для организации блокады Плевны. Для этой роли, когда требовались прежде всего такие качества, как методичность, осмотрительность, система, более подходящего командующего подобрать было нельзя[7].
Тотлебен умело организовал осаду. Для обеспечения полной изоляции плевненского гарнизона было решено прервать его сообщения, что требовало овладения турецкими укрепленными позициями, расположенными к югу и юго-западу. Эта задача была выполнена 50-тысячным отрядом под командованием И.В.Гурко, в упорных боях взявшим Горный Дубняк, Телиш, отбросившим деблокирующий отряд турок и занявшим удобные рубежи для перехода Балкан.
Участие Скобелева в этих событиях не было значительным. Под Горным Дубняком он отвлек турок ложной атакой, чем в некоторой степени способствовал общему делу. Его дивизия выполняла другую важную задачу — несла службу по обеспечению блокады. Мысли и усилия Скобелева были направлены на сплочение дивизии, состоявшей из сильно потрепанных в результате третьего штурма и получивших необстрелянное пополнение полков, на ее боевую выучку, приобретение боевого опыта. Цель его состояла также в том, чтобы вернуть потерянные после третьего штурма позиции и не давать туркам покоя ни днем, ни ночью, деморализовать их. Поэтому он не ограничивался пассивным наблюдением и стремился к активным действиям.
Здесь, под Плевной, оказались два столь нужных армии и столь же во многом различных генерала и человека — Скобелев и Тотлебен. Они близко сошлись и прониклись уважением друг к другу. Оба были боевыми генералами, преданными своему делу. В блокадной ситуации они хорошо дополняли друг друга. Все рекогносцировки мудрый и осторожный Тотлебен проводил с участием Скобелева. Вдвоем они обсуждали результаты своих наблюдений и план обложения Плевны. «Когда же затем турки заняли возле Плевны Зеленые горы, Скобелев первый увидел, насколько эта позиция будет опасна в руках турок общему плану осады Плевны, хотя, впрочем, это предвидел он много раньше. Самое взятие им Зеленых гор — дело столько же храбрости, сколько искусства, особенно инженерного искусства, что привело в восторг даже самого Тотлебена…» — вспоминал автор парижской брошюры.
В дальнейшем, однако, между Скобелевым и Тотлебеном наметилось некоторое расхождение. Слишком они были противоположны. Один был сама осторожность, другой весь — порыв. Во время блокады действия Тотлебена Скобелев находил чрезмерно выжидательными. Окончательно их расхождение обозначилось после падения Плевны. Тотлебен был и теперь за методичную войну: требовал обратить главное внимание на осаду Рущука, возражал против перехода Балкан. Это противоречило обручевскому плану войны и обрекало армию на пассивность. В своей критике этих предложений Скобелев был безусловно прав. Кроме того, Тотлебен не понимал и не разделял дорогую для Скобелева славянскую идею, даже не сочувствовал целям войны. «Мы вовлечены в войну мечтами наших панславистов и интригами англичан, — писал он. — Освобождение христиан — химера… Их задушевное желание — чтобы их освободители по возможности скорее покинули страну». Самого Скобелева Тотлебен охарактеризовал так: «…генерал Скобелев — герой, какого редко встретишь, mais un homme sans foi, ni loi» (но человек без веры и закона). Вообще «осторожный и спокойный Тотлебен не особенно долюбливал горячих храбрецов».
В боевой обстановке, требовавшей постоянного напряжения всех сил, душевные раны, полученные Скобелевым по возращении из Ферганы, стали если не закрываться (полностью они никогда не закрылись), то успокаиваться. В письме К.П.Кауфману из-под Плевны от 13 октября 1877 г. он сообщал, что туркестанцы показали себя на этой войне отлично: «…в настоящую кампанию в глазах общества значение Туркестана как боевой школы значительно поднялось; этому помогло и геройское поведение всех наших офицеров, служащих в болгарском ополчении, и чрезвычайное боевое самолюбие нижних чинов Туркестанского округа перед неприятелем…» Он с удовлетворением писал о ласке государя: «Ласка государя ко мне, при всех случаях, не знает пределов. Последний раз за обедом я, конечно, сел за стол с последними: это ведь не в деле. Государь тотчас же послал за мной Войекова и меня усадили против князя Суворова, который сидел по правую руку государя. За обедом он почти исключительно говорил со мною и, наконец, подняв бокал, пил мое здоровье… Кланяйтесь Виталию Никитичу (Троцкому. — В.М.); я ему так много обязан и искренно его люблю… Мы готовимся». Последние слова следовало понимать: готовимся к подвигам.
Казалось бы, ласка государя, повышение по службе, которое вскоре произойдет, были достаточным основанием, чтобы забыть о мартовском приеме и спокойно продолжать службу. Но Скобелев иначе смотрел на дело. Поскольку государь не возвращался к обсуждению его губернаторства и лишь благодарил его за подвиги, получалось, что Скобелев был и остался виновным, но заслужил прощение своим поведением на войне. Против этого и восставала оскорбленная честь Скобелева, который в течение всего уже довольно долгого периода, прошедшего с марта 1877 г., постоянно анализировал свою деятельность в Фергане и каждый раз приходил к выводу о своей невиновности и о незаслуженности нанесенной ему обиды. Направление мыслей и намерения Скобелева отразились в его письме дяде от 7 августа 1878 г., когда война уже окончилась и на параде 5 августа объявили указ о демобилизации армии, а сам Скобелев был уже генерал-лейтенантом и командовал войсками 4-го корпуса (копия с собственноручного черновика).
Уважаемый дядя!…Чем более проходит времени, тем более растет во мне сознание в совершенной моей невинности перед государем, а потому и чувство глубокой скорби не может меня покинуть…
Не мне судить о моей службе в Дунайской действующей армии в минувшую кампанию, но: я присутствую при ее расформировании с совершенно спокойною совестью, с тем же чувством, с каким 19 месяцев назад оставлял службу в Туркестанском крае. Я глубоко тронут милостью, которою государь император удостоил меня под Плевной и, конечно, век не забуду. Но, добрый дядя, только обязанности верноподданного и солдата могли заставить меня временно примириться с невыносимою тяжестью моего положения с марта 1877 г. Я имел несчастье потерять доверие, мне это было высказано и это отнимает у меня всякую силу с пользою дчя дела продолжать службу. Не откажи поэтому, добрый дядя, своим советом и содействием для отчисления меня от должности, с зачислением, на первое время, по запасным войскам. Я не желаю делать чего-либо поспешно или неосновательно, а потому и обращаюсь к Тебе, вполне полагаясь на Твое решение.
