Алексей Митрофанов - Гиляровский
Это, пожалуй, даже ближе нашему герою — многочисленные информаторы могли при случае поведать Гиляровскому и о самом событии, и о репутации Корзинкина.
И, конечно, сразу думаешь о Гиляровском, когда читаешь о преступниках и преступлениях. Не обязательно о кровавых убийствах, — но и о незначительных проступках: «В ночь на 20 июля с канализационного поля Петровско-Разумовской академии похищены четыре термометра для измерения температуры почвы, стоимостью 24 рубля».
Не исключено, что эту более забавную, чем страшную историю Владимир Алексеевич узнал в одном из пакостных трактиров на Хитровке и притом от самого укравшего. Но, по обыкновению, не сдал его полиции.
Большинство же подписанных материалов в «Листке» были, как ни странно, стихами. Почему-то Пастухов считал, что в его детище должна присутствовать поэзия. Маститым стихотворцам не платил — старался экономить, обходиться внутренним ресурсом. Чем наш герой, естественно, и пользовался. Вещал с газетных полос:
Я часто бываю печален, угрюм
В компании шумной, веселой.
Я рад бы быть весел, но в сердце от дум
Лежит словно камень тяжелый…
И, слушая песни и говор друзей,
Я думаю тою порою,
Что весело мне, а за мною
Ведь тысячи страждущих стонут людей!
И подпись: «В. Гиля-й».
Как большинство начинающих поэтов, Гиляровский склонен был преувеличивать в стихах значение собственных эмоций. Доходил подчас до откровеннейшего графоманства:
За окном бушует вьюга,
Бьет сердито снег в стекло,
А у жаркого камина
И уютно, и тепло.
Тишина кругом немая
О покое говорит,
Но в душе моей мятежной
Буря страшная кипит…
Стихла в поле непогода,
Воцарилась тишина.
Но в душе все та же буря,
И не кончится она!
Это стихотворение называлось «В непогоду», было также подписано «В. Гиля-й» и посвящалось некому или же некой А.М.
Однако нашему герою все же лучше удавались стихи язвительные:
Сыру целый фунт мещерского
Мне прислал один добряк,
Завернув в журнал Мещерского
Новоизданный «Добряк».
И представь — я сыру мерзкого
Уж не ел — прощай, мечты —
Побывав в листке Мещерского,
Сыр мой стал без остроты.
Между тем слава поэта «серьезного» неодолимо манила его.
Кстати, наш герой, помимо репортерства и поэзии, занимался также и придумыванием подписей к картинам. Журналист Н. Кичеев прислал ему как-то письмо: «Дорогой Владимир Алексеевич! Две сосенки, две глупые сосенки, но эта картина А.К. Саврасова… Будьте добры, пришлите… восемь, шестнадцать, двадцать четыре или тридцать шесть строк».
И Гиляровский — присылал.
* * *Разумеется, не все затеи Гиляровского всегда венчались головокружительным успехом. Однажды, например, он приобрел за двадцать пять рублей бракованную лошадь — Буцефала. Выяснилось, что животное кусается и постоянно сбрасывает седока. Но Гиляровский уверял, что это — дело поправимое, что такому знатному лошаднику, как он, исправить эту лошадь — пара пустяков, что пройдет совсем немного времени, и он будет на ней верхом кататься по Москве.
Лошадь поместили на даче, в сарайчике. Каждый день Владимир Алексеевич уединялся с ней на час-другой. Из сарая доносились звуки схватки. Затем Владимир Алексеевич выходил из сарая, пряча свои окровавленные руки. Если их кто замечал, он говорил:
— Так здорово бил ее, сволочь, по зубам, что даже раскровянил себе руки.
Признаться в том, что Буцефал кусается по-прежнему, он считал ниже своего достоинства.
В один прекрасный день Владимир Алексеевич привел крестьянина-живодера и тот забрал лошадь. С тех пор о Буцефале в доме Гиляровского не заговаривали.
И не удивительно — ведь поражений наш герой терпеть не мог. Однако жизнь есть жизнь — иной раз приходилось и терпеть фиаско.
* * *А весной 1883 года Гиляровский распрощался с прошлым окончательно. Это и впрямь было прощание — друг Вася Андреев-Бурлак предложил ему отправиться с друзьями актерами в турне вниз по матушке-Волге. Владимир Алексеевич, конечно, согласился — очень уж ему хотелось побывать в знакомых местах. Кроме того, по слухам, Гиляровский попал в «черный список» — тех, кого следует выселить из Москвы на время коронации царя. Впрочем, не исключено, что этот слух распространил лично Владимир Алексеевич — и для пиара, и для оправдания длительной отлучки из редакции. Так или иначе, наш герой отправился в длительное и увлекательное путешествие.
«Вот Тверицы, где я нанялся в бурлаки… Вот здесь я расстался с Костыгой… Вот тюремное здание белильного завода.
Меня провожали актеры, приветствовали платками и шляпами с берега, а я преважно с капитанского мостика отмахивался им новенькой панамой, а в голову лезло:
Белый пудель шаговит, шаговит…»
Похоже, что Владимир Алексеевич представлял себя участником экскурсии «По местам юности великого репортера Гиляровского». В том, что он действительно станет великим, наш герой ни чуточки не сомневался.
Кульминация произошла в Казани, когда Гиляровского и Бурлака — столичных штучек, более людей маститых, знаменитых и заслуженных (у нашего героя ленточка георгиевская в петлице, за Турецкую войну) принимал тот самый полицейский, от которого Владимир Алексеевич сбежал в 1874 году. Гиляровский, разумеется, решился поозорничать. Увидел ложку, скрученную им же восемь лет назад, и раскрутил ее обратно.
Несчастный полицейский изумился. Говорит:
— Второго вижу… Знаете, даже жаль, что вы ее раскрутили, я очень берегу эту память… Если бы вы знали…
— Так поправлю, — отвечает Гиляровский и опять закручивает ложку.
Полицейский делится воспоминаниями:
— Арестовали неизвестного агитатора с возмутительными прокламациями… Привели ко мне, вижу, птица крупная, призываю для допроса, а он шуточки, анекдотики, еще завтрака просит. Я его с собой за стол в кабинете усадил да пригласил жандармского полковника. Так он всю водку и весь коньяк стаканом вылакал. Я ему подливаю, думаю, проговорится. А он даже имени своего не назвал. Оказался медвежатником, должно быть, каналья, в Сибири медведей бить выучился, рассказывал обо всем, а потом спать попросился да ночью и удрал. Разломал ручищами железную решетку в окне на чердаке, исковеркал всю и бежал. Вот это он ложку свернул… Таких мерзавцев я еще не видал. Пришлось бы мне отдуваться, да спасибо полковнику, дело затушил…
