Игорь Курукин - Княжна Тараканова
Маркиз позволил уговорить себя и 16 января встретился с прекрасной «принцессой», которая произвела на него должное впечатление: «В разговорах её видны остроумие и сведения, особливо о политических делах нашего времени, о видах разных правительств, о переменах в Польше и вообще на Севере Европы. По-французски она говорит очень хорошо; быстрота её мыслей и лёгкость выражений таковы, что человеку неосторожному она легко может вскружить голову. Она мне долго размазывала о своём положении, и всё клонилось к тому, чтобы заставить меня видеть в ней дочь русской императрицы Елисаветы, будто бы родившуюся от тайного брака с князем Разумовским, гетманом козаков; уверяла, что она воспитана в Персии родственником сего князя; что деньгами, из Персии полученными, произвела возмущение в народе русском для того, чтобы ей быть государынею бунтующих областей; что она имеет верные средства успеха и для сего отправляется сначала в Берлин, потом в Варшаву, где намерена вступить в переговоры с королём; что она может сообщить его величеству многое весьма важное для пользы его и Польши, а потому и просит моих советов и представления об ней королю. Мне было нетрудно отгадать лживость и цель сего романа. Могла ли быть воспитана в Персии молодая женщина, в которой всё обнаруживает и происхождение, и образование германское? Черты лица её совершенно немецкие; она знает французский язык, играет на арфе, прекрасно рисует, даже пишет красками, имеет необыкновенные знания в архитектуре; всё сие принадлежит не к персидскому, а, скорее, к немецкому воспитанию».
Романтичный рассказ завершился прозаичной просьбой: не мог бы маркиз ссудить её средствами — разумеется, исключительно для организации свидания с Фридрихом II и Станиславом Августом? Посол оценил способности бродячей «принцессы» — но, тем не менее, сделал вполне трезвый вывод: «Мне было ясно, что всё это сводится к тому, чтобы завладеть мной, а затем припереть меня к стенке, чтобы я дал денег». Учтивый дипломат делал вид, что верит «восточной сказке», но в конце свидания постарался разъяснить собеседнице «несовершенство и невозможность исполнения её идеальных замыслов» и посоветовал ей поскорее удалиться от греха подальше в какое-нибудь «уединённое место».
«Принцесса» не уступала маркизу в любезности. «В собеседовании моём с вами я нашла в вас столько благородности, ума и добродетелей, что даже и по сие время нахожусь в океане размышления и удивления», — писала она Античи после неудачного свидания и вновь стремилась увлечь его перспективой возрождения былого величия Речи Посполитой, а заодно и поправить своё незавидное положение. Ведь не будет же посланник считаться с такой малостью, когда несчастное отечество претерпело несправедливый раздел! «Я ничего для себя не желаю, но хочу только иметь славу восстановления Польши, — взывала она к маркизу. — Я имею к тому средства, не замедлю доставить королю нужные суммы денег из Персии для ведения войны, с ним соединится и наш народ. Что же касается до короля прусского, я это принимаю на себя, и потому должно о сём подумать особо! Курьер, которого мы отправим в Константинополь, будет иметь депеши и в Персию. Увидавшись с королём, отправлюсь в польскую украйну, а едучи в Польшу, повидаюсь также и с королём прусским; на пути же отсюда в Берлин будет мне довольно времени надуматься о депешах, кои он получил с нашим курьером; никто сего не будет подозревать, ибо все думают, что я отправляюсь в Германию в имперские земли. Какой бы ни приняли оборот дела наши, я всегда найду средство воспрепятствовать злу. Небо, поборающее нам, доставит нам успех, ежели станут нам помогать; в противном случае я оставляю всех и устрою для себя приятное убежище»{168}.
В этих письмах и беседах самозванку несёт какой-то фантастический, лихорадочный поток сознания — сродни куражу Хлестакова из бессмертной гоголевской комедии «Ревизор», когда он рассказывал о том, как управлял департаментом и за ним посылали «тридцать пять тысяч одних курьеров».
Но дипломат не клюнул на изысканную лесть и денег не дал. Чувствительный аббат Роккатани был потрясен: блистательная prinzipessa Elisabeta di Moscovia делала указания монархам и раздавала престолы, как яблоки. «Не знаю, насколько я должен всему этому верить, но должен признаться, что эта женщина говорит логично, с удивительным пониманием, что она имеет громадные сведения, поразительную ловкость», — докладывал он своему начальнику в Ватикан. Однако кардинал не оказался впечатлительным — он всего лишь выразил Елизавете своё пожелание, чтобы Провидение руководило ею в осуществлении высказанных благих намерений.
Впрочем, главной героине этого действа, очевидно, было не до смеха: обстоятельства складывались скверно, и сама она к тому времени уже была серьёзно больна — очевидцы замечали «горячку» и припадки кашля. Очень возможно, что приступы «лихорадки» тоже способствовали появлению немыслимых проектов Елизаветы.
Конец января принёс крушение всех надежд самозванки. 18-го числа трирский резидент в Риме категорически отказал ей в займе. 19-го она получила недвусмысленный ответ от Античи — маркиз посоветовал ей принять лучшее из возможных решений: «Итак, позвольте, чтобы я вам предложил избрать то самое намерение, которое я усматриваю в вашем письме, то есть, чтобы, оставя всякие планы, удалиться в приятное уединение. Всякое иное намерение покажется для благомыслящих людей опасным и даже противным долгу и гласу совести; оно может даже показаться химерическим или, по крайней мере, источником бедствий». 24 января Роккатани принёс ответ кардинала Альбани на предложения «принцессы»: прелат получил подтверждавшие её происхождение «документы», но не поверил им, как не оценил и благородные намерения претендентки восстановить целостность Польши и обратить Россию в католичество. В ответ на жалобы на недостаток средств аббат сочувственно, но твёрдо заявил, что она не может рассчитывать на получение требуемых шести-семи тысяч червонцев ни от одного местного банкира. Банки векселей княжны не принимали{169}.
Казалось, это был конец — и крайне унизительный: неучтивые заимодавцы стали на улице останавливать её карету, начальник почт запретил выдавать нерадивой должнице лошадей из опасения, что она может скрыться. Ведавший хозяйством «принцессы» Ганецкий сбежал от гнева кредиторов, и она жаловалась, что её отдали в руки ростовщиков. «Последнюю из дома Романовых» и «восстановительницу» Польши ожидала банальная долговая тюрьма.
Вот здесь-то и подоспело неожиданное «спасение» в лице объявившегося в Риме Ивана Христинека, адъютанта графа Алексея Орлова. Учтивый офицер в штатском ненавязчиво расспрашивал о загадочной обитательнице дома на Марсовом поле и даже осмелился предложить ей свои услуги на предмет получения ссуды у банкира Дженкинса. Поначалу предложение было отвергнуто — то ли из-за боязни подвоха, то ли из-за того, что авантюристка с самого начала не включала в свои расчёты командующего российским флотом, вариант с его участием не прорабатывала и была озадачена его неожиданным откликом.
