Борис Сичкин - Я из Одессы! Здрасьте!
— Лучше позвоню жене, пусть она придёт и выберет жопу себе по вкусу. Мы ушли, но ещё долго над павильоном носилось слово «жопа».
В городе Запорожье, на скамейке рядом с рестораном, оказались Володя Высоцкий, Марк Бернес и я. Рядом в ресторане шумела свадьба. Нам со скамейки было все видно. Я решил повеселить Высоцкого и Бернеса, зашёл в зал, где праздновали свадьбу, поцеловал невесту, посадил её на руки и поднял тост за молодых.
Все выпили. Я танцевал со всеми женщинами, обнимался с какими-то мужчинами, поднимал тосты, пил с женщинами на брудершафт, устраивал массовые танцы, чёрт знает что творил и ушёл.
Высоцкий и Бернес хохотали и никак не могли понять, как это возможно.
Я им объяснил, что на свадьбах никто никого толком не знает. Родственники невесты думают, что ты гость со стороны жениха, гости жениха не сомневаются, что ты со стороны невесты, а ты с улицы.
Володя Высоцкий ушёл, и это большая утрата. Врачи говорят, что инфаркт — огорчение сердца. На мой взгляд, это точной определение. Володя был мужественным, своим разумом терпел и боролся с несправедливостью, а вот сердце — этот тонкий механизм — не выдержало битвы, огорчённое сердце перестало биться.
ПОЛЬ РОБСОН
Не думайте, что мне довелось дружить с Полем Робсоном. Виделся я с ним один-единственный раз. Даже просидел с ним вечер за одним столом, и эта встреча обошлась мне дорого. В прямом смысле этого слова…
В Москве попасть в ЦДРИ на встречу Нового года — проблема, и об этом надо задолго побеспокоиться. Все столы заранее проданы, и свободный стул не найдёшь даже в кабинете у директора, все сидят за столами, сильно прижатые друг к другу, если, скажем, ты хочешь выпить рюмку, то ты должен оттолкнуть свою родную жену, которая сидит у тебя справа, и кого-нибудь слева, горячих блюд повара готовят ровно столько, сколько было продано билетов, и ни одной лишней порции.
Верный друг Советского Союза и всех угнетённых, негритянский певец Поль Робсон однажды решил встретить Новый год среди своих советских коллег в ЦДРИ. Явился неожиданно и с постоянным спутником из КГБ, который числился его другом и переводчиком. Следил за ним и за всеми, кто с ним общался.
Директор ЦДРИ Филиппов попал в дурацкую ситуацию: ни одного свободного места, а принять гостя надо, иначе завтра будет разнос в ЦК КПСС, а то и с работы уволят.
Филиппов был в панике.
У меря был столик на четверых далеко от основного зала и сцены. Мы с женою сидели за столом, а двое наших друзей отсутствовали — вероятно, танцевали. Филиппов прошёл весь зал, умоляя потесниться, но никто не соглашался. Неожиданно он увидел за моим столом два свободных стула и, не спросив разрешения, усадил гостей. К моему столу сразу подошёл фотограф и установил фотоаппарат на треножнике. Кагебешник, друг и страж негритянского певца, взял мою бутылку шампанского, откупорил её с шумом и разлил по бокалам всем, за исключением меня и моей жены. Поль Робсон и директор ЦДРИ Филиппов чокнулись, улыбнулись в объектив и выпили. Заместитель Филиппова Моня Резниковский сменил своего шефа у стола и сразу заказал бутылку шампанского, опять её разлили по бокалам, минуя нас, и Моня сфотографировался вместе с Полем Робсоном. Фотограф, старый скучный еврей, укрывшись какой-то старой тряпкой, был готов всю ночь печь исторические снимки.
Я сидел сбоку и ни разу не попал в кадр вместе с угнетённым негром, который был на самом деле богатейшим человеком. Как только Поль Робсон устроился за моим столом, к нему началось паломничество. Первым пожаловал народный артист СССР Иван Козловский, официант по его просьбе принёс бутылку коньяка, чёрную икру и сёмгу. Два певца — советский и американский — обнялись и обменялись короткими тостами. Фотограф запечатлел это эпохальное событие, и они ещё какое-то время постояли обнявшись, бессмысленно улыбаясь.
Козловского сменил Леонид Осипович Утёсов. Утёсов и Робсон, обняв друг друга, позировали перед объективом. Утёсов не задержался у нашего столика. Его тут же сменила очередная знаменитость. Каждый подходящий считал своим долгом заказать у официанта, который нас обслуживал, очередную бутылку шампанского, но никто ни разу не полез в карман за деньгами. Советские знаменитости ничего не жалели для своего заморского собрата. На моих глазах он объедался икрой, лососиной, опивался самым дорогим коньяком. Когда принесли горячее, негритянский певец по рассеянности съел две порции — за меня и мою жену, а его спутник — две порции моих друзей. Кофе и пирожные нам тоже не достались. Их съели гостившие за нашим столом певица Казанцева и режиссёр Наталья Сац.
Когда у нас на столе не осталось ничего съестного, чёрный гость вместе со своим переводчиком и телохранителем откланялись. Официант протянул мне счёт за всё, что заказывали побывавшие за нашим столом местные знаменитости. Счёт поверг меня в ужас. Директор ЦДРИ Филиппов оказался на редкость гуманным человеком: он договорился с дирекцией ресторана предоставить мне рассрочку на шесть месяцев. Так у меня появилось основание рассказывать всем знакомым американцам, что я полгода содержал Поля Робсона.
ПЕЧАЛЬНО, НО СМЕШНО
…Я прожил большую жизнь среди людей искусства и с полным основанием могу утверждать, что это — особые люди. Как я уже говорил, советские актёры, художники, музыканты в отличие от своих американских коллег были в массе своей небогатыми людьми, если не сказать бедными. Единственным, пожалуй, их богатством был неистощимый юмор, жизнестойкость и оптимизм. Они улыбались даже тогда, когда окружающие предпочитали плакать. На похоронах, например… Поверьте, это не выглядело кощунством, напротив…
У меня в памяти сохранилось несколько таких эпизодов, о которых я хочу рассказать.
Московский цирк хоронил одного своего актёра. Режиссёр Арнольд произнёс самую короткую речь: — Товарищи, — сказал он, — опять мы не того хороним. Циркачи стояли и не знали, когда они могут сесть. Арнольд посмотрел, сказал привычное «ап», и все сели.
Когда умер Сталин, в Москве творилось чёрт знает что. Сотни тысяч людей пробирались в сторону Колонного зала, чтобы посмотреть на него, убедиться, что он действительно умер, и молились, чтобы это не оказалось ошибкой. Я тоже был в каком-то непонятном состоянии: музыка Шопена, Шумана, Моцарта, которая звучала с утра до вечера, выводила меня из равновесия.
В один из траурных дней я встретил в Москонцерте конферансье Сергея Алейникова. Серёжа был сильно опечален и расстроен. Мне хотелось сказать что-то утешительное, но он не дал мне открыть рта.
— Эта сволочь своей смертью мне весь квартал испортил, — возмутился он. — Все концерты отменились, апрельские гастроли пролетели. Все, загубил мне квартал. Умри он в конце мая, я был бы в порядке.
