Мата Хари. Подлинная история легендарной шпионки XX века - Ваагенаар Сэм
Просидев в тюрьме два месяца, Мата Хари, наконец, получила разрешение поддерживать контакт с внешним миром. Но эти контакты могли осуществляться только через нидерландское посольство. Потому 16 апреля 1917 года она написала уже упомянутое выше письмо в консульство, поступившее туда 22 апреля.
«Я прошу вас о дружеской услуге помочь мне. Уже шесть недель я нахожусь в тюрьме «Сен-Лазар» по обвинению в шпионаже, которым я никогда не занималась. Пожалуйста, сделайте для меня все, что в ваших силах. Я вам буду за это очень благодарна. Если это возможно, проинформируйте мою служанку, не упоминая об аресте, просто напишите, что у меня трудности с выездом из Франции и чтобы она не волновалась, потому, пожалуйста, напишите ей от моего имени письмо. Ее адрес: Анна Линтьенс, Ниуве Ойтлег, 16, Гаага.
Вы можете мне поверить, что я почти сошла с ума от горя. Попросите еще графа ван Лимбург-Стирюма, секретаря нашего посольства, чтобы он сделал все возможное для меня, что в его силах. Он хорошо знает меня и моих хороших друзей в Гааге».
Письмо было подписано «Маргерит Зелле МакЛеод – Мата Хари». В нем есть одна ошибка, связанная, вероятно, с монотонностью тюремного существования. 16 апреля, когда она писала письмо, она была не шесть, а уже девять недель в тюрьме.
Раздумывая, как ему действовать дальше, капитан Бушардон получил новые сведения из военного министерства. С его точки зрения, они были решающими и окончательными для дела. Как он писал позднее в своей книге «Воспоминания» (1953): «Я постоянно возвращал ее к документу, определившему ее смертный приговор».
По словам Бушардона, вот что произошло и вот как он действовал:
«Следствие можно было назвать практически законченным, когда военное министерство 21 апреля передало мне текст перехваченных телеграмм, которыми обменивались фон Калле и Германия в период с 13 декабря 1916 года по 8 марта 1917 года».
Бушардон не пишет, почему военное министерство, располагавшее такими сведениями, ждало больше шести недель, прежде чем сообщить их человеку, которого нужно было проинформировать о них с самого начала, – капитану Бушардону.
«Внезапно дело стало кристально ясным. Маргарет-Гертрюд Зелле поставляла фон Калле много сведений. Каких сведений? Я не думаю, что могу выдать их, потому что до сих пор связан своей присягой. Я могу только сказать, что они, особенно нашим центром, рассматривались как сведения, частично содержащие важную правдивую информацию. Для меня это подтвердило, что шпионка в любом случае поддерживала связь со многими офицерами и что она была достаточно хитра, чтобы задавать им определенные коварные вопросы. Одновременно ее связь с другими кругами обеспечивала ей возможность получать информацию о нашей политической ситуации».
Что же это были за сведения, которые Бушардон не мог раскрыть даже в 1953 году? Сведения, которые, по мнению центра, «частично» содержали «важную правдивую информацию»? Эта информация касалась уже упомянутого весеннего наступления 1917 года, о котором все знали, что оно будет. Кроме того, она вертелась вокруг разговора Бриана и принцессы Мари Бонапарт о греческом короле.
Тридцать шесть лет после того, как капитан Бушардон закрыл дело Маты Хари, он все еще несгибаемо придерживался мнения, что этому документу, предопределившему смертный приговор, следует дать положительную оценку:
«В любом случае она была в состоянии задавать определенные коварные вопросы». Во всем прочем он, очевидно, сомневался. И если сведения, которыми Мата Хари снабжала фон Калле, были настолько важными, что французы ее расстреляли, то почему данные, которые она передала им, – об операциях подлодок у Марокко и о знании немцами французского радиокода – названы им «устаревшими и не имевшими никакого значения»?
1 мая Бушардон сидел напротив своей жертвы в совершенно другом настроении. Теперь он, по своей теории, обладал всеми козырями в руке. Он начал день с вводного вопроса.
– На одном из ваших предыдущих допросов вы сказали мне, что были не в состоянии рассказать фон Калле какие-либо важные сведения военного или политического характера, потому что покинули Францию за сорок три дня до того. Я хотел бы указать вам на то, что есть сведения, которые важны и по прошествии сорока трех дней.
– Я повторяю, что я пошла на встречу с фон Калле не ради собственных интересов. Я не знала до того ни его имени, ни его звания. У меня не было ни малейших представлений. Капитан Ладу настоятельно рекомендовал мне доказать мои способности и надежность. Потому, когда я после моих приключений в Фалмуте снова оказалась в Мадриде и не получила никаких инструкций, я сказала себе: «Если ты по собственной инициативе войдешь в контакт с немцами, то капитан заплатит тебе, когда ты вернешься в Париж». Я никогда не пыталась что-то скрывать. Я в письменной форме всегда держала капитана Ладу в курсе дела. Если я, возможно, не называла военного атташе по имени, то я достаточно точно сообщала, что установила контакт с важным лицом в немецком посольстве. Кроме того, я все подробно рассказала полковнику Данвиню, которому я сообщила еще три важные новости. Мне казалось, что полковник передал эти сведения дальше по инстанциям, приехав в Париж, но он не сказал, от кого они. Если бы французы не были довольны моими услугами, то они просто не дали бы мне визу для возвращения во Францию. Это было бы более правильно.
Тут Бушардон и вытащил свой главный козырь – тот самый, который считал уже готовым смертным приговором.
– Несколько дней назад мы получили достоверное подтверждение, что вы разыграли очень дерзкую комедию с нашей контрразведкой и также с нами. Вы – агент Х-21 и принадлежите к центральному информационному бюро в Кёльне. После того, как вы в 1916 году во второй раз были посланы во Францию, вы сделали вид, что приняли предложение капитана Ладу отправиться по его заданию в Бельгию. За месяц ноябрь 1916 года вы получили в Париже 5000 франков, отправленных из Германии. И, наконец, вы сообщили фон Калле целый ряд важных политических, дипломатических и военных сведений.
Но Мата Хари вовсе не была огорошена этими разоблачениями.
– Вы совершаете ту же ошибку, что и капитан Ладу, когда он утверждал, что я агент АФ-44 из Антверпена, или англичане, настаивавшие на том, что я Клара Бенедикс. Вы просто принимаете меня за кого-то другого. Где-то тут скрыта ошибка. Капитан Ладу и англичане тоже думали, что у них на руках есть доказательства. Но факты заставили их передумать. Я еще раз утверждаю, я не по собственной инициативе и не в собственных интересах пришла на бульвар Сен-Жермен.
– Ну, а теперь – если нам так нужно вас убедить, то я должен сказать вам, что у нас есть полный текст одной радиограммы, которую фон Калле отправил 13 декабря в Берлин и которая достигла своего места назначения. Что же сообщает в ней фон Калле? «Агент Х-21, принадлежащий к центральному информационному бюро в Кёльне, в марте отправлена во второй раз во Францию и прибыла туда. Она притворилась, что примет предложение по оказанию услуг французскому разведывательному бюро и в его интересах выполнит пробное задание в Бельгии. Она хотела прибыть из Испании в Голландию на борту корабля «Голландия», но была 11 ноября арестована в Фалмуте, потому что ее приняли за кого-то другого. После того, как ошибка была обнаружена, ее вернули в Испанию, потому что англичане по-прежнему считали ее подозрительной». Это же вы, не так ли? Вы же сами добровольно и во всех подробностях описали нам ваши злоключения в Англии, чтобы идентификацию тут можно было считать абсолютно точной. Но если вы это лицо, то вы и агент Х-21. Только не пытайтесь рассказывать, что вы лишь обманывали фон Калле, разыгрывая перед ним вашу принадлежность к агентуре немецкой разведки, и выдумали ваш кодовый номер. Фон Калле, естественно, не упустил бы возможности проверить эти сведения по линии своей организации. 23 декабря 1916 года он получил инструкцию о выплате Х-21 трех тысяч франков. Но вы потребовали за информацию десять тысяч франков. Какую информацию передали вы фон Калле, которая была настолько высоко оценена Берлином, чтобы вам выплатили пусть и не желаемые десять тысяч, но все-таки три тысячи франков? Ведь фон Калле заплатил вам 3500 песет и сообщил об этом в Берлин 26 декабря 1916 года.
