Эдвард Радзинский - 1917. Российская империя. Падение
И наступил финал, описанный Илиодором:
«Гермоген, схватив «старца» кистью левой руки за череп, правою начал бить его крестом по голове, и страшным голосом… кричать: «Дьявол! Именем Божьим запрещаю тебе прикасаться к женскому полу. Запрещаю тебе входить в царский дом и иметь дело с царицей, разбойник! Как мать в колыбели вынашивает своего ребенка, так и Святая церковь своими молитвами, благословениями, подвигами вынянчила великую святыню народную – самодержавие царей. А теперь ты, гад, губишь, разбиваешь наши священные сосуды – носителей самодержавной власти… Побойся Бога, побойся этого животворящего креста!»
Родионов, обнажив принесенную с собой саблю, поволок вконец растерявшегося Распутина к кресту. От него потребовали дать клятву, что он немедля уйдет из дворца. Распутин поклялся – и на том целовал крест.
Задуманное окончилось успехом. Распутин вышел (точнее – бежал) из епископских покоев жалким мужичонкой, каким когда-то был в Покровском. Он был счастлив, что уцелел, ибо верил, что барин Родионов мог и вправду зарубить его. Вечный мужицкий страх…
Впрочем, никакой цены для Распутина та клятва не имела. У него были свои отношения с Богом, недоступные этим сытым князьям церкви. И его Бог мог простить вырванное угрозой смерти крестное целование. Но мог ли Бог простить предательство вчерашнего друга?
К тому же Распутин знал, что Илиодор обманывал не только его, но и иерархов, ибо было тайное – то, что Илиодор таил от Гермогена и Феофана и что крепко связывало его с Распутиным…
Предательство Илиодора и насилие Гермогена заставили Распутина тотчас дать телеграмму «маме». «Выйдя из Ярославского подворья, – писал Илиодор, – Распутин отправился на телеграф и послал царям телеграмму… полную невероятной клеветы… Он писал, что будто бы я и Гермоген хотели его у себя в покоях лишить жизни, задушить».
Но клеветы особой тут не было: ведь и саблей грозили, и по голове крестом медным били…
Так закончилось 16 декабря – особый день в жизни Распутина.
Через пять лет в ночь с 16 на 17 декабря его убьют.
Велики были изумление и гнев царицы, когда она получила телеграмму и узнала от Ани подробности о том, как вчерашние друзья попытались лишить жизни «отца Григория», лишить ее и наследника помощи «Божьего человека».
Но Гермоген пошел дальше – на сессии Синода он произнес обличительную речь против хлыстовства. Сначала епископ обрушился на писателей, описывающих хлыстовство (эта тема уже питала бульварную литературу, Арцыбашев и Каменский описывали сцены «радений» и «свального греха»), обличил соблазн этих произведений, и, наконец, перешел к главному – обвинил Распутина «в хлыстовских тенденциях». Синод слушал испуганно – иерархи догадывались, какова будет ярость царицы, и лишь жалкое меньшинство осмелилось поддержать Гермогена. Большинство же вместе с обер-прокурором Саблером выразило недовольство вмешательством пастыря в «вещи, которые его не касаются».
Но Гермоген не успокоился. Более того, в частных разговорах он осмелился говорить о том, что Распутин прелюбодействовал с царицей!
Аликс узнала обо всем от Вырубовой. Теперь Гермоген и Илиодор стали для нее лжецами, прикинувшимися из выгоды друзьями и почитателями «отца Григория». Как посмели они обвинять его – друга Царской Семьи, «Нашего Друга»! И – что чудовищнее всего – как посмели, зная ее, распространять гнусные слухи! Легко представить, что она говорила Ники. И легко представить себе его гнев – гнев царя.
И грянул гром.
Очередное предсказание о гибели «царей»
Из показаний Виктора Яцкевича, директора канцелярии обер-прокурора Синода: «Среди сессии в Рождественские святки (это небывалый случай в жизни Синода) Гермоген получил приказание вернуться в епархию… Он не подчинился этому приказу, и, как я слышал, по телеграфу просил приема у Государя, указывая, что имеет сообщить о важном деле, но ему отказали».
Именно так все описывает и Илиодор, приехавший в Петербург на подмогу Гермогену. В Ярославском подворье монах писал под диктовку потрясенного епископа телеграмму царю. «Гермоген сидел около меня и горько, горько плакал, а я выводил: «Царь-батюшка! Всю свою жизнь я посвятил служению Церкви и Престолу. Служил усердно, не щадя сил. Солнце жизни моей уже зашло далеко за полдень, голова моя побелела. И вот на склоне лет моих с позором, как преступник, изгоняюсь тобою, Государь, из столицы. Готов ехать, куда угодно, но прежде прими меня, я открою тебе одну тайну»
Через Синод от Николая был получен скорый ответ: царь не желал знать ни о какой тайне. «Гермоген, прочитав ответ, опять заплакал. И вдруг сказал: «Убьют царя, убьют царя, непременно убьют».
Саблер, желая избежать скандала, пытался смягчить гнев императора. Однако вскоре обер-прокурор был вынужден печально сообщить премьеру Коковцову, что все симпатии Царского Села отданы Распутину, на которого, по словам царя, «напали, как нападают разбойники в лесу, заманивши предварительно свою жертву в западню».
Наступила развязка. В отсутствие Гермогена Синод официально отправил его «на покой» с проживанием в Жировицком монастыре. Илиодора ссылали во Флорищеву пустынь около города Горбатова с запрещением появляться в Царицыне и Петербурге.
Но случилось небывалое – Гермоген и Илиодор не подчинились царю и не уехали из столицы. Более того, они посмели заговорить публично. Мятежные пастыри согласились на газетные интервью, где клеймили Распутина, Синод и обер-прокурора Саблера.
Тогда же Илиодор решил воспользоваться своим главным, секретным оружием…
Секретное оружие
Вскоре Вырубова получила от бывшего друга Распутина послание, точнее, предупреждение о возможном начале войны: «Сестра во Христе! Доколе же вы будете держаться Григория?.. Если не бросите его, то разразится грандиозный всероссийский скандал. Тогда будет беда! Послушайте меня. Побойтесь Бога. Покайтесь. Илиодор».
Вырубова знала, о каком скандале говорилось в послании монаха. Она уже прослышала: Илиодор обещал напечатать свое сочинение против Распутина и предать гласности письма царицы и великих княжон.
По приглашению Вырубовой Илиодор пришел в ее маленький домик в Царском Селе. Его поджидал весь кружок почитателей «старца» – сама Вырубова, ее сестра Сана с мужем Александром Пистолькорсом… В своей книге монах описал, как отважно пришел он на опасную встречу: «В гостиной сидел Пистолькорс… храбрый и жестокий… по его собственным словам, во время революции он своими руками повесил 85 латышей в Прибалтийском крае». (Правда, автор не описал себя – огромного детину с пудовыми кулаками.)
Разговор начал Пистолькорс: «Отец Илиодор! Каким это вы скандалом угрожаете в письме Аннушке? И кто этот скандал собирается устроить, уж не вы ли? Это можно сделать, ведь и Французская революция была устроена тогда, когда королеву оклеветали в краже каких-то бриллиантов».
Муж Саны напомнил о знаменитом деле с «ожерельем королевы» – прологе Французской революции. Там тоже фигурировали письма – подложные письма Марии Антуанетты. Пистолькорс намекал, что документы, которыми грозил Илиодор, сфабрикованы, и напоминал монаху, чем закончился подобный скандал во Франции – падением престижа династии, а потом и гибелью короля и королевы, и многих из тех, кто затеяли это дело…
Но на сей раз письма царицы были подлинными.
Разговора не получилось. Илиодор, видимо, пришел к Вырубовой в надежде, что та попросит отдать письма, а он взамен выторгует для себя и Гермогена право остаться на прежних местах. Но она не могла предложить такого, даже если бы захотела – царица никогда не согласилась бы уступить шантажу. Поэтому, выслушав монаха, Вырубова промолчала – и угрожающим было ее молчание… Илиодор понял: торга не будет. Но не испугался, ибо за ним стояли очень могущественные люди.
Между тем содержание этих писем царицы и великих княжон к Распутину стало распространяться по Петербургу. Из «Того Дела» впервые становится ясным, кому была этим обязана Аликс.
Из показаний Бадмаева: «Около двух лет я лечил юродивого Митю Козельского от катара легких… Митя произвел впечатление умного религиозного мужика».
Когда разразился скандал, Бадмаев тотчас понял, сколь много можно из него извлечь, и через Митю связался с Илиодором и Гермогеном.
Они по-прежнему не уезжали из столицы. Министерству внутренних дел было велено под конвоем доставить в места ссылки упирающихся пастырей. Но министр Макаров понимал, что этого делать нельзя – арест тотчас сделает мятежников героями в глазах общества. Да и ближайшая сессия Думы сулила большой скандал… Но Аликс не хотела думать об обществе. Она требовала справедливости – как Мария Антуанетта когда-то…
И вдруг, к радости и облегчению министра внутренних дел, исчез Илиодор. Теперь монаха можно было разыскивать и докладывать царице о ходе трудных поисков.
