Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям
Об этом он сообщил Идену на обратном пути в Англию на борту лайнера «Королева Елизавета», названной в 1938 году в честь Елизаветы I. На вопрос Идена, когда Черчилль собирается уйти в отставку, премьер-министр ответил, что, скорее всего, 21 сентября. Это было важно, поскольку по британским законам всеобщие выборы должны были проводиться не реже одного раза в пять лет. А значит, Черчилль мог задержаться самое позднее до октября 1956 года. Если Черчилль остается в 1955 году, Идену остается совсем мало времени, чтобы наметить курс нового правительства перед выборами. Черчилль хорошо это понимал. Но дело в том, что он не собирался уходить, пока не встретится с русскими.
Находясь на борту лайнера «Королева Елизавета», Черчилль продиктовал телеграмму для советского министра иностранных дел Молотова, в которой предлагал вступить в прямые переговоры с советскими руководителями, без участия Соединенных Штатов. Когда Иден возразил, справедливо указав на то, что такое послание нельзя отправлять без одобрения кабинета министров, Черчилль отмахнулся от его доводов, назвав их «чушью» и сообщив Колвиллу, что если кабинет министров будет против, то он подаст в отставку. Колвилл сказал премьер-министру, что это приведет к расколу в рядах тори и в стране «сверху донизу». Это был своего рода шантаж со стороны Черчилля, и он сработал. Иден уступил. Черчилль обращался с Иденом, написал Колвилл, «жестоко и бессовестно». Под неослабевающим давлением Черчилля, Иден наконец согласился сказать кабинету министров, что он одобрил послание. Телеграмма была отправлена Моло тову. Русские не отвечали три недели, а когда пришел ответ, то выяс нилось, что они поставили такие абсурдные условия, что о двусторонних переговорах не могло быть и речи. Они требовали созвать общеевропейскую конференцию с участием тридцати двух партий, включив в повестку дня вопрос вывода войск НАТО из Германии. Иден был прав: поспешив с телеграммой, Черчилль сбил с толку русских, разозлил Эйзенхауэра и настроил против себя кабинет министров. Теперь все они сомневались в его здравомыслии. Макмиллан написал в дневнике относительно черчиллевского крестового похода за встречей в верхах: «Это было его последним страстным желанием – старческой мечтой, – возможно, старческим безрассудством, но оно могло спасти мир» [2422].
Черчилль признал поражение на совещании кабинета министров, последовавшем за советским ответом. Переговоров не будет. Мартину Гилберту, официальному биографу Черчилля, понадобилась всего несколько слов, чтобы подвести итог этой главы жизни Черчилля: «Последняя великая инициатива Черчилля во внешней политике закончилась» [2423].
По справедливости, премьерство тоже должно было закончиться, но он задержался, отчасти, чтобы удостовериться, что кабинет министров одобрит планы по созданию водородной бомбы, что произошло 8 июля; спустя четыре дня он сообщил палате, что приняты решения по ядерному оружию, но не останавливался на подробностях. В начале года он сказал, что уйдет в июне, затем в июле, затем в сентябре. В августе он решил не уходить в сентябре. С наступлением осени Иден и Гарольд Макмиллан удвоили усилия, стараясь выдворить его, но безрезультатно.
В конце июля Макмиллан попытался поговорить об этом с Клементиной, это была тактическая ошибка. Ему следовало обратиться напрямую к Черчиллю. Он этого не сделал, вероятно, потому, что хорошо знал резкую манеру Старика вести дискуссию. Черчилль вызвал Макмиллана, чтобы обсудить вопрос. Колвилл боялся взрыва. Макмиллана провели в кабинет к Черчиллю, где Старик играл в безик с Колвиллом. Черчилль предложил Макмиллану виски и сигару и продолжил игру. Затем он настоял на подсчете очков, чтобы рассчитаться с Колвиллом.
Возник спор по поводу точной суммы проигрыша. Черчилль послал за своей чековой книжкой и ручкой. Когда принесли ручку, оказалось, что он просил другую. Макмиллан уже полчаса как не находил себе места. Наконец Черчилль любезно попросил Колвилла покинуть комнату, поскольку господин Макмиллан, похоже, «хочет обсудить какое-то дело государственной важности». Разговор был коротким; Черчиллю потребовалась всего минута, чтобы высказать свою точку зрения. Он сказал Макмиллану, что остается, хотя партийные лидеры обладают правом сместить его с руководства партией. Макмиллан прекрасно понимал, что, учитывая популярность Черчилля, затеянный руководством тори переворот приведет к гибели их, а не Черчилля. «Я не могу понять причину всей этой возни, – сказал Черчилль Колвиллу после ухода Макмиллана. – Ему [Макмиллану] на самом деле вообще нечего было сказать. Он вел себя очень робко» [2424].
В начале августа Макмиллан написал в дневнике: «Сейчас он [Черчилль] так зациклен на себе, что это похоже на манию. Без сомнения, это результат расстройства здоровья после инсульта». Будь Черчилль королем, написал Макмиллан, его бы свергли. Когда на него надавили Батлер, Макмиллан и Иден, Черчилль ответил: «Вы не можете требовать, чтобы я собственноручно подписал свой смертный приговор». Но, оставаясь на посту премьер-министра, он подписывал смертный приговор им. «Все мы, кто действительно любил его и восхищался им, – написал Макмиллан, – постепенно начинали испытывать что-то вроде ненависти» [2425].
Черчилль начал придираться к Идену, по поводу и без повода. Как-то во время завтрака он сказал Идену, что все будет его, когда ему исполнится 60 лет. Идену до этого возраста оставалось три года. Колвилл написал, что Черчилль «начал с ледяной ненавистью относиться к Идену, который, как он не раз повторял, переходил ему дорогу чаще… чем кто-либо другой». Жестокое и несправедливое замечание. Колвилл написал о последних месяцах Черчилля у власти: «Однако порой бывали проблески, как раньше; его остроумие и хорошее настроение кипели и искрились, в его словах отчетливо звучала мудрость, и по-прежнему можно было увидеть искру гениальности в решениях, письмах или фразах». Но Колвилл задавался вопросом, был ли Черчилль тем человеком, который мог вести переговоры с русскими и склонить американцев к менее воинственной позиции в отношении России. «В министерстве иностранных дел так не думали; британский народ, уверен, сказал бы «да». А я, кто был близок с ним как никто другой в течение последних лет, просто не знаю, что сказать» [2426].
Черчиллю исполнилось 80 лет 30 ноября 1954 года. Он стал первым премьер-министром со времен Гладстона, который занимал должность в таком почтенном возрасте. Теперь он был старейшим членом палаты и единственным действующим членом парламента, избранным во времена правления королевы Виктории. В честь дня рождения парламент вручил ему портрет кисти Грэхема Сазерленда, для которого Черчилль позировал всю осень. Черчилль терпеть не мог этот портрет. На публике он заявил, что, «безусловно, в нем видна сила и прямота». Но в узком кругу называл его «злым». Клементина сочла его омерзительным и отправила на антресоли, а позже сожгла. На портрете Черчилль был изображен старым, каким он и был тогда, а его лицо грубым и жестоким, каким оно не было. Королевская семья прислала в подарок четыре серебряные подставки для бутылок, на которых были выгравированы подписи дарителей. В день рождения Черчилля Клемент Эттли, который теперь возглавлял оппозицию, произнес в палате длинную речь, воздавая должное премьер-министру, заявив, в числе прочего, что речи Черчилля в военное время выражали волю парламента и всего народа [2427].
Черчилль ответил Эттли на следующий день: «Я очень рад тому, что господин Эттли назвал мои речи во время войны отражением воли не только парламента, но и народа. Их воля была решительной и непоколебимой и, как оказалось, несгибаемой. Мне выпало выразить ее, и я нашел правильные слова, вы должны помнить, что я всегда зарабатывал на жизнь пером и языком. У народа, живущего в этой стране и по всему миру, львиное сердце. Мне выпала честь издавать львиный рык. Я надеюсь, что иногда правильно указывал льву, когда выпускать когти. Сейчас мой путь приближается к концу. Надеюсь, что я все еще могу приносить пользу» [2428].
