Василий Бетаки - Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)
Мы с Сашкой устроили в ДК еще и кукольный театр, в котором ей досталась вся швейная работа. Шила она мастерски, одевала и себя и всех своих подруг. Я занимался скульптурой кукол, режиссурой и декорациями. Актёров, кроме нас, было еще семь человек: четверо местных школьников, один учитель, один коневод и главный хирург аксайской больницы Фаня Магидсон, крупная жгучая брюнетка, лет на пять постарше меня. Вот уж она водила кукол с блеском: пальцы хирурга кое-что значат! И до чего же они красивые были эти пальцы…
Вскорости я стал довольно часто гостить и у Фани. Сашка об этом тут же узнала, но сцен не устраивала. Сказала только ворчливо, что два, мол, футболььных мячика забавнее, чем её «аккуратные титьки балеринки». Но легкко примирилась, тем более, что я и её вниманием не оставлял. А Фаня и вовсе не думала ревновать. Она смотрела на эту сторону жизни так же вольно, как я, а в резерве у неё был ещё главврач.
Занят я был выше головы. Кроме работы в ДК, я писал «что-то художественное» для газетки завода «Ростсельмаш», там в редакции работал мой близкий друг Даниил Долинский, и я «мастерил» что нибудь для этой газетки. Кроме того, весной я сдал госэкзамен и получил диплом Новочеркасского педагогического, хотя нужен он мне теперь был как щуке брюки. И всё же «диплом, он и в Африке диплом», как говорил Фаворский, играя в подкидного и выкладывая туза.
Юлька на лето уехала в Кисловодск к маме и нашему сыну, вскоре она оттуда написала, что нашла работу и возвращаться смысла не видит. Я ответил телеграммой из одного слова: «Согласен». Потом, когда Павлу было года три, я, не спросясь Юльки, которая была в это время, кажется, в Питере, съездил в Кисловодск и увёз его на месяц от бабушки в Ростов к моим родственникам погостить. После этого Юлька со мной поссорилась навсегда.
Зимой мы поставили два спектакля: «Горе от ума» и «Запорожец за Дунаем» Гулак-Артемовского. Текст этого, как теперь бы сказали, «мюзикла» мы со Скриповым с чистого украинского для большей весёлости перекатали на «донской казачий» диалект, А.Н. первоклассно этим диалектом владел, даже какую-то лингвистическую работу о казачем «языке» в юности написал.
«Ох, поганы такы жарты,
выпив, мабудь, я с дви кварты.
Трэтя…( Да дэ ж вона, бисова трэтя?……)
/ находит в необъятных шароварах/
Трэтя ось де пригодыца,
Щоб було чим похмэлыца!
Я, конечно, не пел, а «баритонально» ревел во всю глотку ритмическим речитативом!
. . . . .
Спектакль в нашем ДК прошёл пять раз при полном двухсотместном зале! Фаворский с оркестром себя превзошли, он даже какие-то джазовые трюки на балалайках сумел устроить!
А Первого марта 1953 года ко мне (я снимал комнату в доме у местного фотографа Гранта Арамовича) в семь часов утра прибежал Фаворский и сказал, что Фаню, ещё двух врачей, трех учителей, конюха и бухгалтера Райисполкома ночью арестовали.
Я спросонья ни черта не понял, тогда Николай растряс меня как следует, ткнув меня носом в то, что я уже и сам начал медленно соображать: все арестованные — евреи.
Кампания по поводу «убийц в белых халатах» уже давно шла полным ходом. Было это, хоть и жутко, но ведь в Москве, далеко, а Ростов, как нам казалось, а тем более его пригороды, до сих пор оставались незатронутыми… Я тут же позвонил в редакцию Даньке Долинскому, и когда он снял трубку, потрепался с ним о какой-то чепухе. Убедился, что его пока не тронули…
Николай повёл меня на гору, с которой была видна станция «Ростов — товарная», и мы увидели сверху множество поездов. Обычно на товарной их бывало вполовину меньше.
Были это эшелоны из «теплушек», то есть из вагонов «сорок человек, восемь лошадей», которые уже полвека служили для перевозки грузов, а с тридцатых годов и не только грузов. Это-то я знал.
Николай сообщил, что вчера вечером один эшелон уже куда-то отправился. Видимо, Фаню и других аксайцев, да и часть ростовчан в нём и увезли…
Прошло три дня. Утром слышу: Шопен по радио негромко, а включено радио было у Гранта Арамовича постоянно: он всё слушал, почёсывая лысину, мудрый человек, ждал, когда очередь до армян дойдёт!
А тут, только я глаза протёр, этот громадный мужик ко мне в комнату ворвался, не стукнув даже в дверь, и радостно прошипел только одно слово: «Паа-дох!!!»
Шепотом!
И вот через два дня сидели мы вечером у Гранта Арамовича в столовой с Фаворским, Скриповыми, Сашкой и племянницей нашего «капитана Гранта» «длинной Сандрой», подружкой Фаворского. Старик открыл бутылку, и тут в дверь постучали. На секунду мы все, наверно, испугались — а это вернулась Фаня, которую мы не ждали, думали, что не увидим ее больше никогда!
Из эшелона, направлявшегося неизвестно куда, отпустили чуть ли не сотню ростовских евреев, больше суток они добирались, кто как мог, до дому. При этом им всем выдали бумажки о том, что свой паспорт следует получить обратно в районном отделении милиции. Фаня в милицию за паспортом не пошла, поздно уже было, а забежав к себе и не прибрав даже перевёрнутую во время обыска комнату, примчалась к Арамычу, — точно ведь знала, где всех нас найти.
И вот собралась вся компания, все свои. Пускай себе «Страна и весь советский народ» предаются горю, а мы устроили веселейшую пьянку, аж до самого утра. Арамыч из подвала приволок несколько бутылок настоящего армянского коньяка, и — загудели!
«Выпьем за то, чтоб и соратники за ним пошли» — сказал Николай, на что Грант Арамович рассказал очень старый армянский анекдот о том, как Ленин, умирая, говорит Сталину: «Ведь не пойдёт за тобой народ, Коба!» «За мной не пойдёт, тогда весь за тобой пойдёт!»…
Вера Никитишна Скрипова, молчаливая аккуратная учительница, типичная дотошная казачка, осушив энную рюмку, смяла окурок и хрипло заметила, что анекдот, как она слышала, грузинский, — наш фотограф ужасно осерчал, услышав такие кощунственные слова, и стал, размахивая длинными руками, приводить аргументы за то, что «таааакой армянский анекдот грузинским и быть нииикак не может!».
14. ЛИТИНСТИТУТ И БЕЛОМОРЬЕ (1953–1960)
Поступление. Танки на Арбате. Беломорье. В институте. Профессора. «Коварство и любовь» Будущий Айги. Буало — соцреалист. Пашозеро.
Ростовское отделение Союза писателей дало мне и Долинскому рекомендации для поступления в московский Литературный институт. Разнарядка на такие рекомендации ежегодно рассылалась по всем областным писательским организациями, и в этом, 1953, году Ростов удостоился двух мест.
