Юрий Герт - Эллины и иудеи
— Свободен, свободен, наконец — свободен! — сказал я себе, повторяя слова, высеченные на могиле Мартина Лютера Кинга. Я проводил по солнечной, праздничной улице до остановки жену и Сашеньку, нашего внука, на прощанье вытянул у него из правого ушка и вложил ему в губки конфетку "Золотой ключик", такая у нас была игра, поцеловал напоследок в бледненькие, отечные под глазами щечки, поймал — уже сквозь автобусное стекло — коротенький взмах его ладошки, потом вернулся домой, расположился за машинкой — несколько часов полностью были моими, и рукопись, над которой я работал, — моей, и сам я принадлежал только себе, ну — хотя бы в реальных пределах, ограниченных издательством, Союзом писателей, цензурой, КГБ, парторгами разных ступеней, а кроме того — десятком болезней, которые делали меня невольником не только чести, но и лекарств, аптек, разводящих руками врачей и т.д. и т.п., — и все же, все же, все же!.. Немыслимая свобода свалилась на меня!
Радость, пламя неземное!..
Я был счастлив.
52После того, как я уволился из редакции, мы с женой подсчитали наши денежные возможности: она получает пенсию в 117 рублей (после двадцати лет работы преподавателем статистики в институте народного хозяйства) плюс некоторая (в общем-то смехотворная для многих, но для нас вполне достаточная) сумма на сберкнижке — гонорар за недавнюю повесть "Приговор", и решили, что как-нибудь продержимся год или два, ни от кого не завися.
Так что и тут все было в порядке.
Радость, пламя неземное!
Свет небес, сошедший к нам!..
Между прочим, недавно я где-то прочел, что из-за цензуры Шиллер заменил слово "свобода" на куда менее опасное: "радость"... Так оно и осталось: не "Ода к Свободе", а "Ода к Радости". Ну, что ж, пускай хотя бы так:
Радость, пламя неземное!..
Через несколько дней Володя Берденников позвонил мне и с торжеством в голосе известил, что Павел Косенко в качестве члена редколлегии официально сообщил журналу, что он — против публикации "Вольного проезда".
— И точно твоими словами охарактеризовал "Проезд", — сказал Володя. — Такое у него впечатление. А уж если Паша так считает...
— И он свое мнение изложил письменно? — спросил я, не очень-то веря услышанному.
— В том-то и дело! — сказал Володя. В голосе его звучало ликование. А сквозь ликование — и упрек мне...
Я уже писал, что Павел Косенко, долгое время, еще при Шухове работавший в журнале зам. главного редактора, человек громадной эрудиции, талантливый критик, литературовед, умница, обладающий тонким и точным литературным вкусом, в ситуациях критических бывал нередко чрезмерно осторожен. Это качество, мне кажется, характерно для всего нашего (мы с ним сверстники) поколения. Когда оно. это свойство, возникло, вгрызлось в кости, разъело душу, обучило лукавству, праведному и неправедному, когда кукиш, упрятанный в кармане, мог быть принят и за проявление гражданской отваги, и за небольшого размера яблоко или грушу, а то и за скомканный носовой платок?.. Не знаю, да и не в том суть. "Поколение”, — говорю я. Но ведь к этому поколению — "детей двадцатого съезда", "шестидесятников", "инакомыслящих" — принадлежали те, кто — вторя отцам — угодил за колючую проволоку, кто занялся печатанием и размножением "Хроник" и самиздата, кто эмигрировал, в надежде создать там, в зарубежье, новые "Колоколы" и "Колокольчики", дабы будить Русь... Но в огромной массе наше поколение - симбиоз доблести и осторожности, честных, самоотверженных порывов и двурушничества, внутренней независимости и стояния на коленях, а то и на задних лапках, точь-в-точь пес, которому на влажный нос положен кусочек сахару, а в данном-то случае — даже не сахару, а ломтик простого хлеба, ибо и его — без верной службы строю, начальству, всевластному государству — не будет... И в результате — размятая, расплющенная в блин жизнь, изувеченные идеалы, загубленные, или — в четверть, в восьмую, в шестнадцатую часть осуществленные, воплощенные в дело способности...
И вот — Павел попер против Толмачева и всей компании... Это меня удивило. "Даже Павел..." Ну, уж если "даже Павел"!.. Значит, не только мы с женой, не только Галина Васильевна... Я хотел позвонить Павлу, да постеснялся: вышло бы, что дело не в "Проезде", а в наших личных отношениях, т.е. — вышла бы пошлость...
А через день или два — новая весть: Мурат Ауэзов, тоже в качестве члена редколлегии, поддержал мою точку зрения.
Это меня удивило меньше, а правду говоря — не удивило совсем. От Мурата всегда можно было ожидать самого неожиданного. Еще в годы своего студенчества он был одним из авторов сборника философско-этнографических статей о специфических особенностях "кочевой цивилизации" казахов. Сборник сожгли, как-то я видел мимоходом один из уцелевших экземпляров... В конце шестидесятых я возвращался из Москвы, в самолете наши места оказались рядом. Несколько часов мы беседовали, Мурат рассказывал об Индии, где провел несколько месяцев, показал (по тем нормам жизни — знак немалого доверия) книгу Солженицына, которую вез "оттуда"...
Постоянно до щеголеватости аккуратно одетый, изысканно-сдержанный в манерах, с ровным, негромким, мягко журчащим голосом, с добрыми, большей частью печальными глазами, он казался мне принадлежащим к утонченной, не очень многочисленной, интеллектуальной казахской элите, нерасторжимо связанной со своим народом, но не разделяющей его предрассудков, что, впрочем, свойственно духовной элите любого народа... Он присутствовал и на редколлегии — той самой, последней для меня в журнале, но — молчал, поскольку еще не читал рукописи Марины Цветаевой...
Для него выразить свое мнение, встать поперек дружно шагающей колонны было не проще, чем мне...
Мало-помалу спускался с горних, порядком замороженных высей Александр Лазаревич Жовтис: академист, резко разделяющий жизнь, "социальные вопросы", злобу дня — и как бы вневременную, по законам вечности созданную литературу, он все отчетливей ощущал колебания и толчки у себя под ногами... Морис Симашко, услышав о результатах редколлегии, каждый день гремел в телефонную трубку, от яростных филиппик в адрес антисемитов всех времен и народов переходя к оптимистическим предсказаниям, что Толмачев одумается, поймет, что наделал глупостей... В газетах, между тем, появились материалы, к которым еще надо было привыкнуть. "Московские новости" писали:
"...Телевидение Австрии показало репортаж своего московского корреспондента Франца Кесслера об объединении "Память" и интервью с одним из его лидеров — Дмитрием Васильевым.
