Моше Даян - Жить с Библией
Особенной известностью пользовался подробный рассказ о чужестранке, которая вошла в семью Давида, — это рассказ о Руфи (Рут), моавитянке, ставшей женой Боаза ха-Эфрати из Бет-Лехема, прадеда Давида.
Сказание о Руфи начинается с истории одной израильской семьи: Элимелеха, его жены Нооми и двух их сыновей, Махлона и Килиона, которые «поселились на полях Моавских». Между Моавом и израильтянами в то время, в период Судей, существовали нормальные отношения. Правда, время от времени они воевали друг с другом, но каждое столкновение завершалось миром. Моавитяне были малочисленным и слабым народом, который жил на юге на краю пустыни. На севере река Арнон отделяла их от удела колена Реувен, на западе Мертвое море — от уделов Иехуды и Шимона. От Бет-Лехема, что в Иудее, места поселения Элимелеха и его семьи, до Моава было недалеко — два дня ходьбы пешком или езды верхом на осле. В ясный день отсюда видны Моавские горы, восстающие на горизонте, словно стена к востоку от Мертвого моря. Добраться до них нетрудно. Зимой лучше всего идти через Хеврон, обогнуть южное побережье Мертвого моря и взойти на Моавские высоты. Летом, когда в Араве невыносимо печет солнце, лучше идти через Иерихон, переправиться через Иордан, пересечь горы Аммона и затем двинуться на юг, в Моав.
Язык моавитян похож на древнееврейский. Израильтянин, пришедший в Моав, мог понимать речь моавитян. Различия между двумя языками носили в основном диалектный характер. Например, «я» по-моавски «анах», а не «анохи», как на иврите; «год» — «шат», а не «шана»; «воевать» — «ле-хилтахем», а не «ле-хиллахем»; «много дней» — «яман раббан» (или «ямин раббин»), а не «ямим раббим».
За время жатвы можно было привыкнуть к их языку и даже научиться говорить на нем.
В 1868 году в Дивоне, к северу от реки Арнон, около главной дороги, ведущей в Раббат-Аммон, была обнаружена надпись, датируемая IX веком до н. э., принадлежащая Мешу, царю Моава. Это рассказ о событиях в Моаве, предшествовавших восстанию Меши против Израиля, и о его завоеваниях и деяниях после освобождения от власти Израиля. В надписи 34 строки, и тот, кто знает иврит, может прочесть ее. Она начинается словами: «Я, Меша, сын Кмоша… царь Моава, из Дивона. Отец мой царствовал над Моавом тридцать лет, а я воцарился после отца моего и воздвиг эту высоту Кмошу… Омри, царь Израиля, угнетал Моав много дней…» Надпись хранится теперь в Лувре, в Париже.
В годы засухи тучи, набегающие с моря, проходят на большой высоте над Бет-Лехемом и Хевроном.
Но когда они достигают Моава и наталкиваются на его высокие горы, они разражаются дождем. Правда, дожди эти довольно скудны, но вместе с обильной росой они достаточны, чтобы выращивать ячмень и пшеницу. На юге хлебные злаки приспособились к местным условиям на протяжении веков и выработали в себе способность произрастать при небольшом количестве влаги. Стебли у них короткие, листьев мало, и зерна скоро вызревают. Хлебное поле в Моаве — это не золотое море колосьев, которое доходит до пояса жнецам, как в Изреэльской долине и в прибрежной полосе. В Моаве при сборе урожая наклоняются и вырывают злаки с корнем. Стебли их здесь короткие, но колосья словно налитые и дают земледельцу достаточно хлеба.
Подобно сыновьям праотца Иехуды, который пошел в Адуллам, сыновья Элимелеха, поселившегося в Моаве, взяли себе в жены дочерей страны. И судьба их была такой же, как судьба первых двух сыновей Иехуды. Махлон и Килион, как Эр и Онан, умерли, не оставив после себя потомства. После смерти Элимелеха, а затем и двух его сыновей его жена Нооми вместе с одной из своих невесток, Руфью, покинула Моав и вернулась к своему народу, в свой родной города Иудее.
Рассказ о браке между Руфью Моавитянкой и Боазом — это рассказ о гумне. Некогда засуха и голод заставили Элимелеха покинуть свой дом и отправиться в Моав. На поле среди жнецов нашла Руфь своего второго мужа. В период патриархов, когда евреи были кочевниками, живущими в шатрах и пасущими свои стада, мужчины часто встречали своих будущих жен у колодца, куда те являлись напоить свой скот. Теперь же, когда они стали оседлыми земледельцами, виноградник и хлебное поле в период жатвы сменили колодец. В душную летнюю ночь, когда дул хамсин, Руфь сказала Боазу: «Простри крыло твое на рабу твою, ибо ты родственник». На это Боаз ответил ей: «Доброе дело сделала ты еще лучше прежнего, что не пошла искать молодых людей». В обычные летние дни веют зерно пополудни на ветру, но в сезон хамсинов в продолжение всего дня воздух совершенно неподвижен, и веятели ожидают наступления вечера. С заходом солнца становится прохладнее, появляется легкий ветерок и можно веять на гумне, подбрасывая вилами обмолоченные колосья и предоставляя ветру разделить между тяжелыми зернами, падающими на свое место, и соломой и мякиной, уносимыми прочь. Все было прекрасно в тот вечер: ласковое дыхание ветерка, сладкий аромат сена на гумне, слова и жесты Руфи и Боаза. «Боаз наелся и напился, и развеселилось сердце его», а Руфь умастила себя благовониями и облачилась в нарядные одежды. Ее сверковь, Нооми, которая знала, что ожидает ее, предостерегла ее: «Не показывайся ему, доколе не кончит есть и пить».
Все шло точно так, как задумала Нооми. Руфь сделала все, что наказывала ей сделать свекровь, и Боаз повел себя так, как и ожидали от него. Утром он вышел к городским воротам, предложил одному из родственников Элимелеха выкупить поле Элимелеха и взять Руфь в жены.[5]
Родственник Элимелеха отверг это предложение (как некогда Онан, сын Иехуды, который отказался жениться на Тамар после смерти своего бездетного брата Эра), опасаясь, что такой брак уменьшит его собственную долю в наследстве. Он сказал Боазу: «Не могу я взять ее себе, чтобы не расстроить своего удела: прими ее ты, ибо я не могу принять». Поэтому Боаз купил у Нооми «все Элимелехово и все Килионово и Махлоново… Также и Руфь Моавитянку, жену Махлонову, взял себе в жены».
И весь народ, присутствовавший при этом, и старейшины города благословили его: «Да соделает Господь жену, входящую в дом твой, как Рахиль и как Лию». И добавили: «И да будет дом твой, как дом Переца, которого родила Тамар Иехуде».
Так Боаз взял Руфь в жены, и родился у них сын Овед. Овед и Перец родились от чужестранок. Они вошли в род основателей дома Давидова в силу обязательства их отцов жениться на вдове своего умершего родственника, нежелания остаться бездетными и ловкости, с которой они пленили сердца своих искупителей: Боаза и Иехуды.
В первые годы существования Нахалала гумно тоже было центром жизни поселения. Взрослые сносили жатву своего годового труда на гумно, а мы, подростки, коротали теплые летние вечера на скирдах.
