Иван Попов - Ложь. Записки кулака
— Теперь мне все ясно. Только зачем отбирать хлеб, потом торговать, взваливать на себя эту обузу. Не лучше было бы оставить, как было, и пусть болит голова у крестьян? — Понимаете, Сергей Егорович, ради этого и революция делалась, чтобы в результате величайшего в мировом масштабе обмана, к власти пришла небольшая группа лиц, которая от имени государства будет продавать и выставлять на продажу все, что производится в стране, в том числе и хлеб. Большевики объявили, что одним из главных завоеваний социализма в России является национализация земли, а суть национализации, что бы ты знал, заключается в отмене частной собственности на землю и передаче земли в общенародную собственность без права продажи. То есть, сначала всю землю необходимо конфисковать у ее владельцев, а затем передать в управление колхозам, которые подчинены органам власти. Все делается по плану, которым предусмотрено во что бы то ни стало обеспечить в стране высокопроизводительный труд крестьян в организованной форме. Комиссия Политбюро во главе с членом ЦК Яковлевым, выполняя решения 15 съезда о коллективизации, предложили Сталину модель такой организованной формы в виде колхозов, по подобию кооперативов еврейских переселенцев в Палестину, так называемых кибуцев. Основным принципом таких кооперативов является отсутствие у членов частной собственности, вплоть до личных вещей. Сталину предложение понравилось. Особенно то, что крестьяне, не имея ничего за душой, за регламентированный, нормированный труд в колхозе будут получать ровно столько, сколько посчитают нужным большевики, а не купцы на хлебном рынке. Доходы должно считать Политбюро ЦК партии решил он. Ну, а если кто организовываться в колхоз не собирается, сам решил хозяйничать, объявить кулаком и подвергнуть репрессиям в назидание остальным. Так что, Сергей Егорович, за что боролись, на то и напоролись!
Павел Иванович махнул рукой, как отрезал.
— Наверное, я надоел вам своими разговорами? Что ж поделаешь, обидно и стыдно за Россию. Проснется ли она исполненная сил?
— Что вы, Павел Иванович, я так вам благодарен, что даже не могу выразить. И все же последний вопрос: что нам делать?
— Могу посоветовать только одно: смириться и ждать лучших времен. Все авантюрные государства рано или поздно разваливались, а народы остались. Много еще выпадет лишений на долю русского народа, но он все перенесет, все переборет и широкую дорогу проложит себе. Вам лично, Сергей Егорович, я посоветовал бы продать все имущество, даже раздать и бежать отсюда, куда глаза глядят. Правда в городах все еще процветает безработица, но я помог бы с трудоустройством. Сгубите вы здесь себя, поверьте моему слову!
Павел Иванович встал и пожал Сергею руку. Через неделю после этого разговора он уехал в приехавшей за ним из города повозке.
До 1929 года посторонние люди в селе бывали редко. Даже в гражданскую войну красные и белые долго в селе не задерживались, правда, раза три побывал продотряд. Теперь же зачастили уполномоченные, которые вечно куда-то торопились, требовали немедленных собраний жителей села и грозили за невыполнение их требований суровыми карами. Одни создавали комсомольские ячейки и пионерские отряды, другие распространяли облигации займов, третьи читали лекции по антирелигиозной тематике, четвертые помогали группе бедноты. Они так надоели не только местной власти, но даже членами группы бедноты, что, заслышав о приезде очередного уполномоченного, все старались укрыться в безопасном месте. Обычно в сельсовете находился Петька Лобода, в виде бесплатного сторожа и рассыльного. Петька не был коренным жителем села. Откуда привез его барин Сомов, для односельчан оставалось тайной. Люди, хорошо знавшие барина, долго судачили о его странном приобретении. О жадности Сомова ходили анекдоты. Во-первых, он был не женатым и не нанимал прислуги, не имел ни сторожей, ни объездчиков, даже поваров. А тут привез сразу четыре рта. Впоследствии оказалось, что он привез только жену Петьки Ганну, по-русски Анну, которую в селе стали называть Нюркой. Муж и два сына были просто бесплатным приложением к Анне в прямом и переносном смысле, ибо барин запретил ей тратить на них его продукты. Хотя бы бабой была видной, под стать барину, а то черт ее знает что. Длинная, как каланча, жилистая, словно свитая из веревок. Длинные ноги, длинные руки, длинный нос на узком лице и все это без заметных выпуклостей спереди и сзади. Ходила она, сутулясь, с опущенной головой, шагала размашисто, словно мерила землю и никогда не смотрела по сторонам. Всем своим видом она смахивала на колодезный журавль, и казалось, что как и он, скрипела всеми своими суставами. При всей своей несуразной фигуре, Ганна обладала нечеловеческой силой, в чем вскоре, после воцарения ее в барском имении, убедились местные мужики.
У Ивана Хохла подгнили вереи у ворот. Для их замены нужны были два дуба. Просить их у барина дело безнадежное, не даст. А так как барин никогда из-за своей жадности не держал сторожей, то все мужики пользовались этим самым бессовестным образом и брали все, что им требовалось, без спросу. Подгадав, когда барин уехал в город, Хохол кликнул брата и они, прихватив поперечную пилу с топором, нырнули в лес. Два подходящих дуба приметили загодя, и поэтому быстро принялись за дело. Только успели спилить один дуб и обрубить сучья, как перед ними, словно в сказке, возникло привидение в лице Ганны Лободы. Нужно сказать, что хотя братья были неробкого десятка, да и силой их бог не обидел, но в тот момент, как потом рассказывал Хохол, они лишились дара речи. Не потому, что их застали за воровством, а потому, что это была баба, осмелившаяся в одиночку выследить воров в глухом лесу. Ганна не стала ругаться, не стала стыдить, а показав на срубленный дуб, сказала, чтобы они отнесли его в имение. То ли дуб оказался неподъемным, то ли со страху у них подкосились ноги, но как они не старались, поднять его так и не смогли. Тогда Ганна подошла к дубу, отстранила мужиков, взялась за корень, подняла на колено, потом взвалила бревно на плечо и понесла. Братья, понурив головы, плелись следом. Подойдя к забору усадьбы, она сбросила дуб на землю, а мужикам сказала, чтобы они шли вон. Сильно переживали братья, боясь гнева барина, но проходили дни, недели, а никто их не вызывал, не требовал с них штрафа.
С тех пор Ганну стали не только бояться, но и уважать. Этот случай доказал, что не такой уж барин был дурак, поселив у себя приезжих людей. Пока управляющий имения был в силе, он сносно управлялся со своими несложными обязанностями, но болезни подкосили его здоровье, и требовалась замена. Вот барин Сомов и нашел ему замену в лице Ганны Лободы. Она была и экономкой, и горничной, и поваром, и прачкой, и дояркой, да к тому же верным сторожевым псом. После Февральской революции барин Сомов покинул свое имение, куда ему больше не пришлось возвратиться. Поговаривали, что он уехал за границу, но перед отъездом, за верную службу, распорядился поставить Ганне на краю села пятистенок, снабдить ее скотом, семенами, инвентарем и посудой. То есть, всем, что необходимо было ей для жизни и работы. А работать Ганна умела. Она, как заправский мужик, сама пахала, сеяла, ездила на мельницу, на базар, ухаживала за скотиной, не ожидая помощи от своих мужиков. Ее муж, Петька Лобода, был противоположностью своей жены. Маленький, едва достававший ее до груди, пухлый, с заметным брюшком и шарообразной головой без шеи. Голова была совершенно голой, как колено и только за ушами далеко на затылке торчали во все стороны кустики сальных волос. На плоском его лице торчал пуговкой носик, под которым кустились жиденькие мочальные усы над толстыми губами, обрамленными снизу такой же, как и усы, растрепанной жиденькой бородкой. Но главной отличительной чертой Петьки от жены было то, что он был принципиальным бездельником. Он не только не хотел, но абсолютно не умел ничего делать. А так, как Петька принципиально не хотел работать, то Ганна перестала его кормить, обшивать и обстирывать. Воровать он не умел, да и боялся. И наступили для Петьки черные дни. Ходил он теперь немытым, нечесаным и голодным. Зимой и летом в своем неизменно рваном полушубке, в валенках разного цвета, из дыр которых торчала грязная солома. К своей одежде он привык, но привыкнуть к голоду не мог. Нет, он не стал наниматься на поденную работу, а стал ходить по чужим дворам в надежде поживиться едой.
