Владимир Околотин - Вольта
Глава четвертая (1781–1793). ВЕРШИНЫ
Четвертая дюжина лет ушла на светские и личные дела. Способного профессора пригласили в Петербург, но он отказался. В ходе нескольких поездок по Европе Вольта сошелся со многими светилами науки, но, пока он разъезжал, умерли близкие ему люди. Его вводят в академии разных стран, но в то же время из университета изгнали брата, сам Вольта думает об отставке, не ладятся сердечные дела. Он трудится, как мощная научная машина, но заметные результаты приносят лишь начало и конец этого периода: создание электрометра с соломенным указателем и конденсаторным усилителем и новое истолкование опытов Гальвани по «животному электричеству».
Посланница России.1781 год начался обычными заботами. Львиная доля времени уходила на оснащение кабинета приборами, деловые встречи с Фирмианом, установку оборудовании вместе с безотказным аббатом Ре. Приходилось доказывать, чем хороши парижские машины («элегантны, прекрасные клапаны, хрустальные, словно венецианские, стекла»), какие приборы непременно нужно заказать, где их монтировать, как оплачивать поставки, как вывезти из Генуи аппараты, доставленные из Лондона шведской шхуной «Фреден» («всего три месяца, как заказаны Магеллану, и уже здесь!».
Снова Лорна из Вероны сообщает про свое: публикации будут нечастыми, печатать будем лучших людей, а члены нашей академии и твои коллеги Спалланцани и Фонтана наконец-то одобрили статью о горючем газе, через два месяца будешь держать в руках. Не забыть порекомендовать Фирмиану своего ученика Иосси, сейчас он учит грамматике в Комо. Его Вольта характеризует как хорошего физика.
К весне смонтировали и запустили в ход удивительные машины: двойной планетарий с зубчатыми колесами («получен через Магеллана за 40 гиней;[15] с годовым движением планет: ни у кого нет, кроме университета в Турине»), прибор Соссюра по вариациям склонения магнитных стрелок («есть только в Женеве»), папинов котел («через Ландриани, возможно, что такой же имеется в Вене»), новую силовую машину Атвуда. В кабинете появились оптические приборы Гравезанда («по 12 гиней!»), большая зажигательная линза («за 25 гиней, такая только у императрицы российской!»), микроскопы, камеры-обскуры, пинты Архимеда, демонстраторы вращения, удар» и инерции, плотности и угла отражения, свободного падения и отскока, движения шарика по циклоиде и вытекания водяных струй по параболе, а кроме того магниты, эолопилы, весы, рупоры, электрические машины и многое другое.
Все эти сверкающие новинки исправно включались, постукивали и щелкали, удивляя невиданной мудростью поведения. Сравниться с ними могла разве только знаменитая утка механика Вокансона, которая махала крыльями, крякала, наклонялась, вытягивала шею, пила, глотала зернышки и ими же испражнялась. Но ее сделали уже давно (1741) и в Париже, где за три-четыре года до того швейцарцы отец и сын Дрозы исхитрились построить пианиста, художницу с кистью и железного мальчика, пишущего пером. Посетители Вольтова кабинета заодно вспоминали другие диковинки механики — шахматного робота Кемпелена, побеждавшего умелых шахматистов (правда, знаменитый железный игрок был обманом — внутри ого сидел небольшого роста человечек), колесо Орифириуса, вечно крутящееся, и недобрым словом поминали консерватизм парижских академиков, запретивших в 1775 году даже думать о вечных двигателях.
Вольтовы машины Пыли рядом, с их помощью не просто удивляли, а вразумляли и объясняли, «секреты» природы открывались посетителям, а не со стороны поражали их воображение. Вот почему все чаще появлялись делегации и сиятельные посетители. В мае побывала герцогиня Пармская, чтоб взглянуть на опасных конкурентов в гонке к Просвещению. Она сообщила, что Вокансон строит флейтиста (через год старый мастер умрет), а Кемпелен — пишущую машинку, но придется ждать, а потом ехать за границу, в то время как мы сами можем удивлять мир!
И точно, в июне пожаловала русская княгиня Дашкова с эскортом. «Покажите все, конечно лично, это чрезвычайно важно», — паниковал Фирмиан, засыпав депешами. Высокая гостья прибыла с двумя детьми и немалой свитой. Вольта показал свой зал, многие экспонаты в действии, опыты с газами, а после обеда химические реакции, электрофор и пистоль. Потом Спалланцани провел визитеров мимо окаменелостей музея естественной истории, и посещением ботанического сада экскурсия завершилась.
Вольта подробно отчитался, но умолчал о конфиденциальном разговоре, который шел то на французском, то на итальянском, а эта маленькая властная женщина с печальными глазами знала еще немецкий и английский. Всего на год старше, и такой запас знаний! Возможно, что беседа была связана с тайным (позднее ставшим явным) поручением самодержицы Екатерины II, надумавшей поручить своей подруге руководство наукой российской. И действительно, в 1783–1796 годах Екатерина Романовна Дашкова, урожденная Воронцова, стояла во главе Петербургской Академии.
«Аз есмь в чину учимых и учащих мя требую», — сказал в начале своего царствования Петр I. Еще с тех времен началась практика приглашения в Россию иностранных корифеев. Вольта вполне годился на роль «научного варяга», российского академика, но он все же воздержался от согласия. Отчего же?
Из итальянцев в России служили скульпторы, живописцы, музыканты, рестораторы. Вот уж два года как Кваренги, архитектор из Бергамо, отбыл в страну льдов. Кто же не слышал о Камероне, Росси, Растрелли, Фальконе с его «Медным всадником»? Вольта стал бы академиком по физике; там были два сильных электрика, Рихман и Ломоносов, но их жизненные пути давно пресеклись.
О Ломоносове в Италии немного помнили. В недавней поездке во Флоренцию Вольту поразили «камни Сибирии», попавшие в музей уж лет пятнадцать назад. Как раз тогда болонцы избрали Ломоносова в свою академию за удивительные мозаичные работы по докладу секретаря Занотти (Вольта был с ним знаком), и об «итальянском взлете помора» восторженно писалось в «Санкт-Петербургских ведомостях». Но год спустя северный самородок умер, так и не вкусив зарубежной славы.
Запад знал о Ломоносове: про членство в Шведской академии, насмешки над попами, скандалы с академическими немцами, про слухи о ночезрительной трубе. Человек со стороны мог бы даже назвать Вольту «итальянским Ломоносовым», настолько схожи их судьбы. И тот и другой родились в семьях среднего достатка, далеко от столицы, оба они не кончали университетов, но трудами и способностями вошли в число великих ученых XVIII века. Они изучали электричество и химию, слагали стихи, строили приборы, пытались разгадать секреты сонорных сияний, ветров и перемен в погоде.
