Илья Дубинский-Мухадзе - Нариманов
Реальной власти у председателя Совета в следующие недели — никакой. Попытка взять в свои руки хотя бы одну из городских типографий приводит к тому, что «демократический» пристав привычно составляет на него протокол и без особых церемоний выставляет за дверь.
Пожаловавший в Баку американский консул на Кавказе Ф. Смит телеграфирует государственному секретарю Лансингу:
«Без нашей активной помощи, совета и участия во внутренних делах страны трудно допустить или надеяться на восстановление порядка… Власть может перейти к большевикам. Это будет величайшим несчастьем… Поручите уполномочить меня… получить десять миллионов долларов для финансовой помощи… Я полагаю, что смогу обеспечить разоружение войск, возвращающихся с турецкого фронта, которые целиком являются большевистскими».
Миллионы долларов, не меньшее количество фунтов стерлингов, в придачу увесистые тюки с бумажными николаевскими рублями — все доставит из Персии в салон-вагоне капитан британской разведывательной службы Эдвард Ноэль. Попозже, под треск ружейных залпов, грохот орудий. Сейчас, в апреле семнадцатого года, мистер Смит, его английский коллега Рональд Мак-Донелл — он почти что бакинский старожил, на Каспии с девятисотых годов, работал на крупного и удачливого дельца Лесли Уркварта, выполнял какие-то поручения барона Оппенгеймера, в благодарность получил пост консула и втайне чин майора… Оба почтенных дипломата — гости съезда мусульман Кавказа. С благосклонной улыбкой на устах внимают темпераментным речам. Об этом съезде рассказал Гамид Султанов — подручный слесаря на Балаханских промыслах, он с 1907 года член РСДРП, один из руководителей «Гуммет»:
«Крупные нефтепромышленники, ханы, беки, торговцы, деревенские богатеи хором требовали образования самостоятельного мусульманского государства, причем программа их захватывала Кавказ, Крым, отчасти Поволжье.
Насиб-бек Усуббеков со слезами на глазах показывал аудитории этнографическую карту с большими зелеными пятнами и разъяснял, что зеленые пятна — это территории, населенные мусульманами. С пеной у рта он говорил, что мусульмане хотят отделиться от России, и приглашал всех сгруппироваться под зеленое знамя (цвет этот стал цветом мусавата[45]). В это время Нариманов вошел на трибуну, обратился к съезду: «Спасение для трудящихся мусульман собраться вокруг Красного большевистского стяга. Кроме пролетарской революции и ее знамени, никакое зеленое пятно никого не спасет!» После этих слов на съезде воцарился невообразимый шум…
Наша небольшая группа большевиков-гумметистов потребовала обсудить положение рабочих. Вскочил Насиб-бек с той же картой в руках. Во все горло закричал: «Сначала нужно решить вопросы нации, а потом в своем государстве, у себя дома, можно будет заняться и рабочими!» Гумметисты в виде протеста покинули съезд».
В те же весенние дни ради наглядной демонстрации «национального единства» «высокочтимого доктора Нариман-бека» пригласили на заседание комитета помощи мусульманам, пострадавшим от военных действий в Карсской области. Заседание имело «быть в доме Муртуз-бека Мухтарова». Величественном, трехэтажном, весьма смахивающем на неприступный средневековый замок. Сам Муртуз-бек так же необычен в бакинском нефтепромышленном мирке. Худощав, легок в движениях, доступен, обязательно здоровается за руку с любым рабочим. Благо и собственные руки в мозолях, со следами до конца не отмытого машинного масла. Он и при нынешнем миллионном состоянии каждое утро с удовольствием работает в домашней мастерской. Совершенствует изобретенные им скоростные бурильные станки. От них пошло все богатство бывшего бурового мастера.
Гостеприимный хозяин покорнейше просит всех прибывших на заседание комитета подняться на второй этаж. Там парадные комнаты, украшенные дорогими картинами русских и зарубежных мастеров, прекрасными табризскими коврами. Мебель отделана перламутром, обита атласом.
Дамы-патронессы с живейшим интересом рассматривают доктора Нариманова в черепаховые лорнеты. Нефтяные, рыбные, пароходные воротилы, негоцианты, подрядчики свидетельствуют ему свое почтение, сетуют на то, что до сих пор как-то не удавалось лично познакомиться. Отзывчивый, предельно деликатный Нариманов, со своей стороны, делает все для того, чтобы о нем получали наиболее полное представление. Как только разгорается спор о размерах пожертвований, просит выслушать его резон.
— Все равно, какие бы вы суммы ни ассигновали, эти деньги пойдут, главным образом, не тем, которые действительно пострадали от войны и действительно нуждаются в помощи, а достанутся элементам, близким вашему классу… Пока рабочие и крестьяне не возьмут власть в свои руки и сами будут оказывать помощь, надеяться трудящимся не на что. Их страдания не прекратятся, не уменьшатся.
Нариманов отодвигает тяжелое кресло. Отвешивает низкий поклон.
— Позвольте покинуть почтенный комитет!..
Как бы для равновесия после изнурительных столкновений на мусульманском съезде, на «смотринах» в особняке Мухтарова жизнь посылает ему встречу с иными людьми. В Баку приезжают Миха Цхакая и Филипп Махарадзе. Товарищи по жесточайшей борьбе. В те дни на Кавказе это много больше, чем родственники по крови. Отцы и дети, родные братья, далеко не всегда оказываются по одну сторону баррикад. По наследству передаются имения, сословная спесь, предрассудки, но не революционные идеи…
Старейшина кавказских большевиков Цхакая тоже земляк-тифлисец. А видеться им раньше не приходилось. Правда, Нариманов много наслышан о Михе от того же Махарадзе, от Шаумяна, Джапаридзе.
Из их рассказов особенно запомнилось, что Миху, внешности совсем не богатырской, часто сравнивают с могучим дубом, окруженным буйной порослью зеленых дубков. В конце прошлого столетия, в начале нынешнего подле Цхакая оперились, уверенно расправили крылья Ладо Кецховели, Александр Цулукидзе, Ной Буачидзе, Серго Орджоникидзе, Камо…
Молодежь он притягивает к себе точно магнит, становясь все более опасным в глазах властей. Духовных и светских. Первосвященник Грузии — экзарх лично позаботился, чтобы Миха, исключенный с «волчьим билетом» из духовной семинарии, был выслан по крайней мере на пять лет из пределов Кавказа. Воспитания ради пусть победствует, поголодает на чужбине, авось станет верноподданным. Пенза… Екатеринослав. Новый арест. Одиночки, карцеры в тюрьмах Екатеринослава[46], Харькова, Москвы. Полная изоляция, усиленная охрана. Но на воле он оказывается как раз вовремя. В апреле девятьсот пятого года ему открывать в Лондоне III съезд РСДРП.
