Леон Островер - Петр Алексеев
— Яков… Яков…
— Сам знаю, что Яков! А ты, подлец, Якова не уважаешь! — Он схватил со стола стакан, швырнул его на пол. — Видал? Так я вас всех!
— Кого это всех?
— И тебя! И Шибаева! И Варвару! Всех!..
Прибежал хозяин.
— Чего, варнак, разошелся?
— Хочу, потому и разошелся!
— Плати и уходи, не то…
Трофим, крадучись, подобрался к двери и исчез.
Яков явился домой поздно. Били ли его, или он подрался с кем-то, не помнит. Тело ныло, лицо — в кровоподтеках. Попало ему и от Варвары — она его и за волосы таскала и по щекам хлестала, но он сносил побои молча, с обычной покорностью. Денег у него не оказалось: Варвара искала и по карманам, и за подкладкой пиджака, и даже в шапке.
Яков свалился на пол и тут же уснул.
Проснулся он рано. Жена, дети еще спали. Тихо, чтобы не потревожить семью, Яков вышел во двор» умылся у колодца, почистился и направился в губернское жандармское управление.
— По какому делу? — спросил у него дежурный.
— К их превосходительству.
«Их превосходительство» генерал Воейков явился к девяти часам.
— Важное сообщение имею сообщить.
— Говори!
— Могу указать вашему превосходительству на одного опасного смутьяна.
— Чем он так опасен?
— Он говорит, что скоро будет свобода, что все сословья сравняют.
— И ты ему поверил?
— Не поверил, ваше превосходительство.
— То-то, чего спьяна не сболтнешь.
— Он не был пьян, ваше превосходительство.
— Значит, дурак.
— Ваше превосходительство! Он еще сказал, что на фабриках живут студенты из господ. Они народ обучают и запретные книжки раздают.
Генерал подошел к Яковлеву:
— Ты где работаешь?
— У Шибаева, ваше превосходительство.
— А смутьян этот?
— Работал у Турне, теперь нигде не работает, ходит по трактирам и народ смущает.
— Звать его как?
— Васильев Николай.
— Как зовут?
— Николай Васильев.
— Где живет?
— Не знаю, ваше превосходительство. Но знаю, где его найти.
— Где?
— На Разгуляе. В трактире Куринского.
— Когда он там бывает?
— По воскресеньям, всегда с утра.
Генерал раскрыл дверь:
— Майора Нищенкова ко мне!
Быстрые шаги с серебряным перезвоном. В кабинет вошел грузный офицер с пушистыми черными усами.
— Переоденьтесь, майор, и вызовите двух агентов в штатском, и отправляйтесь с… Как тебя зовут?
— Яковлев, ваше превосходительство!
— И отправляйтесь немедленно с Яковлевым на Разгуляй.
— Сюда доставить?
— Сюда.
Офицер направился к двери, а Яковлев остался стоять на своем месте.
— Ты чего?
Лицо Яковлева стало сразу жалким, как у нищего, к которому приближается хорошо одетый человек.
Генерал хорошо знал свою клиентуру.
— Майор, — позвал он офицера.
— Слушаюсь!
— Когда закончите, дадите Яковлеву пятерку.
Через час выводили Николая Васильева из трактира, и жандармский майор Нищенков, прежде чем сесть в пролетку, дал Якову Яковлеву пятирублевую кредитку.
Но зря раскошелился Воейков.
«Смутьян» вошел в кабинет неторопливым шагом, остановился посреди комнаты и приветливо взглянул на генерала — так смотрит мастеровой, которого пригласили на дом для починки замка или для иной какой-нибудь поделки.
— Садись, Васильев.
Васильев нажал на спинку стула, проверяя его прочность, сел и положил руки на колени.
Генерал был несколько огорошен: простое лицо, изрытое морщинками, спокойные глаза, несуразная бороденка кустиками, длинная худая шея. Неужели это один из «главных»?
— Где ты вычитал, что скоро будет свобода?
Васильев улыбнулся.
— Кто меня учил читать? Сроду я книжки в руках не держал. Неграмотный я.
— Но про свободу говорил?
— Про какую свободу? Я уж, почитай, месяца три свободен. Как прогнал меня господин Турне с должности, так все время свободным бегаю.
— За что прогнал тебя Турне?
— Садовником служил я у господина фабриканта Турне, а теперь он сад вырубил. Не нужен ему больше садовник.
— Чем кормился эти три месяца?
— Старое белье покупаю и продаю. Семейство у меня небольшое, сам-два, двугривенный в день заработаю и на прокорм хватает.
— И на трактиры хватает?
— В трактирах-то я и промышляю. Когда человек недопил, он с себя рубаху скидывает и за гривенник ее отдает.
— Вот какой ты, Васильев! Вместо того чтобы остановить несчастного человека, ты его грабишь, последнюю рубаху с него снимаешь.
— Кормиться-то надо, ваше превосходительство, — спокойно ответил Васильев. — Один одно делает, другой — другое. Все кушать хотят.
— Ты ведь ткач. Почему ремесло бросил?
— Не кормит ремесло. Посудите сами, ваше превосходительство: круглый месяц стоишь за станком по двенадцать-четырнадцать часов, а зарабатываешь три-четыре рубля. Разве на эти деньги проживешь? Определился садовником. Жалованье небольшое, но своя грядка, своя картошка, своя капустка.
— Яковлева давно знаешь?
— Давно, ваше превосходительство. Мы с ним у Турне в одной мастерской работали.
— Дружил с ним?
— Пьяница он, ваше превосходительство, а с пьяницей какая дружба? За водку отца-мать продаст.
— А с кем ты дружишь?
— Вот у фабриканта Турне сторожем служит бывший солдат Гермоген. Из духовного звания. Лет ему, почитай, не меньше семидесяти, а всем интересуется. Особенно солнцем. И так занимательно рассказывает, что, бывало, сядем с ним на скамеечку после обеда, а встаем, когда уже луна на небе.
— А еще с кем дружишь?
— Почитай, все. С фабричными как-то разошелся: у них свои дела, у меня — свои. Встретимся на улице или в трактире — говорить не о чем.
Глядя в спокойное лицо Васильева, генерал думал: «Продувная бестия или дурак?»
— Петра Алексеева знаешь?
— А как же, — оживившись, ответил Васильев. — Как его не знать? Гвоздик нужен — к Алексееву, шило нужно — к Алексееву, за керосином — к Алексееву.
— Это ты про какого Алексеева?
— Как про какого? Про Петра Гаврилыча, что на Пятницкой торгует.
«Продувная бестия или дурак?» — опять подумал Воейков.
— А Алексеева Власа знаешь?
— Власа? Нет, ваше превосходительство, такого не знаю.
— А он тебя знает.
— Вот это возможно. Если он ткач, то, возможно, работали у одного хозяина. Если он пьяница, то, возможно, рубаху мне продавал. Разве упомнишь всех, с кем работал или кого в трактирах встречал? Невозможно, ваше превосходительство, сами посудите.
Воейков ни одному слову не поверил, но внутренней убежденности, что Васильев говорит неправду, тоже не было: так естественно лилась его речь, так логичны были его объяснения.
