Владимир Рекшан - Ленинградское время, или Исчезающий город
Году в 78-м я обнаружил в семейном диване недопроданный двойной альбом Джими Хендрикса «Электрик леди лэнд». Обрадованный находкой, я отправился с Хендриксом к Останину. Я обитал тогда на проспекте Луначарского, а он купил квартиру в районе проспекта Художников. Эта северная часть Ленинграда стремительно застраивалась, но еще имела значительные по объему пустоты. На смену устаревшим «хрущевкам» пришли более продвинутые модели. До сих пор в них живет полгорода. Когда я перебрался на север, ветка метро доходила только до станции «Лесная». Приходилось вечно толкаться по автобусам, добираясь до дома. Года полтора мне «посчастливилось» прожить на Сиреневом бульваре – это вообще был полный край, конец города. Зато в нашем квартале имелся универсам – такие тогда только появлялись. Я отправился туда однажды за картошкой, а вернулся домой с джином. Весь супермаркет был заставлен знаменитым английским «Бифитером» со стражником в красной одежде на этикетке. Стоил валютный «Бифитер» копейки.
Ленинград по некоторым позициям кормил себя сам. Картофель, капусту и морковь в большом объеме собирали в области. Город окружало множество птицефабрик, типа Русско-Высоцкое. Куриц и яйца ленинградцы поедали собственного произрастания. Иногда появлялись курицы из Финляндии. Постоянно что-то заготовляли дачники. Некоторую продовольственную безопасность мы блюли. А вот петербуржцы теперь жуют в основном привозную еду.
Когда ввели в действие станции метро «Площадь Мужества», «Политехническую» и «Академическую», жить стало сразу легче… Женя Останин тогда шил поддельные американские джинсы, успешно отправляя их на черный рынок. Я рассчитывал на его финансовые возможности. Останин двойник Хендрикса купил за 80 рублей. Эта сумма на некоторое время улучшила мой семейный бюджет. Отпраздновали сделку мы бесконечным прослушиванием композиций гитарного гения и посредством восхитительного распития вин отечественного разлива.
Лето. Ночи белые, то есть серые, как солдатские портянки. Гражданка. В окно виден проспект Луначарского и бесконечные пространства новостроек. Джими-левша наяривает на стратакастере и поет бобдилановскую песню про сторожевую башню.
– Ах! – восторгаюсь я.
– Эх-ма! – вторит Женя.
Скоро солнце займется, и пора будет домой. Я вышел, пошатываясь, на проспект наркома просвещения. Ощущение счастья было безмерным. Идти по прямому проспекту три километра до дома не хотелось. Хотелось путешествовать и делиться радостью бытия. Я заметил каток и нескольких мужиков в оранжевых жилетах. Они лениво бросали асфальт в дырки на проспекте.
– Люди! – обратился я к народу и начал импровизировать, как Джими: – Подвезите до дома!
– А? Что такое? – заволновались дорожные рабочие.
– Ну не знаю! Ну, на пол-литра даю!
Рабочие тут же побросали лопаты, один из них сел за руль катка, а меня пригласили устроиться рядом.
Каток катил со скоростью пять километров в час. Оранжевые жилеты, боясь профукать водку и не доверяя, похоже, водиле, семенили за катком, будто почетные факелоносцы. Я пел песню с «двойника» Хендрикса, поставив ногу на ведро с соляркой. Горланил «Сторожевую башню».
– Тара-ра-ра-ра зы вотчтауэр!
Каток катил по проспекту, прямому, словно мажорный блюзовый квадрат. Но востоке всходило солнце, и счастье продолжалось навсегда…
Но денег становилось все меньше, обязательств – все больше и больше. Иду я как-то хмурый по улице Пестеля, и вдруг на меня налетает крупный человек с рыжей бородой. А в бороде капуста.
– Друг! – кричит детина и лезет целоваться. – Друг! Давай вместе работать!
– Давай, – соглашаюсь я.
Напавшего не помню почти. Что-то смутное в памяти – училище имени Мухиной, кажется. Серега – так его зовут. И он предлагает отправиться в городок Устюжна, в Вологодской области, и починить двух Ленинов за деньги.
– Давай, давай, – повторяю я. – Но в Мухе я играл на гитаре, а не обучался изобразительному искусству.
– Какая разница! – отмахивается Серега.
Несколько лет назад он на спор написал на дверь деканата и его исключили из студентов. По протекции стал Сергей тут же главным художником Ленинградской области. Сидел в Смольном и распределял денежные заказы. Коньяк лился по Смольному рекой. Секретарши выбегали из кабинета, подтягивая колготки. После областные художники-монументалисты что-то сморозили с могилой дедушки Пушкина, с Ганнибалом. В партийной газете появилась заметка. Тут же началось разбирательство. Чуть в узилище Серегу не посадили по воле Романова, чудом уцелел. Сейчас хоть тысячу раз напиши про воровство в высших сферах с конкретными именами и суммами – никто не среагирует. А в советское время печатное слово было часто смертельной силой.
Выезжаем в Устюжну. Октябрь на дворе. Я готов работать на подхвате, чтобы прокормить семью. Серега обещает местному политбюро сделать из двух треснувших серебряных Ленинов двух новых и под гранитную крошку. Местному партруководителю культуры Серега посулил мелкую мзду, и поэтому гранитный проект переиначивается на старую бронзу. Черные Ленины, одним словом, с зелеными головами! В итоге монументы я делал один. Голова и пиджак вождя мне знакомы не понаслышке. Собственными руками сажал на эпоксидный клей конечности, красил черной краской, подкрашивал зеленью башку и плечи. Старался, чтобы Ленины получились похожими на Медного всадника. Все рассказать – совести не хватит.
Второй «всадник» находился в обезлюдевшей деревеньке. По-соседству функционировала сельская церковь, и власти требовали идеологической борьбы. Бродили тощие коровы и старухи в ватниках. Холодные небеса висели высоко. Совесть страдала, но в разумных пределах. Не мы, так кто-нибудь другой разорит колхоз.
Городской памятник комиссия приняла без проблем. В деревне же местные жители вздрогнули, увидев черного вождя с ядовито-зеленой башкой.
«Серебряный был, красивый, – запричитали старухи, – а этот черт какой-то!»
Мздоимец спас наш труд. И на следующий день, получив килограмм денег, мы бежали огородами из гостиницы на автобусную станцию. Урыли в Питер удачно.
Через пару недель из Устюжны вернулся художник, расписывавший фронтон местного ДК библейскими старцами. Его евреи строго смотрели на русскую галиматью глухомани.
Художник сообщил:
– Краска стала подсыхать, и зелень проступила еще больше. Стал ваш Ленин ниже пояса черный, а выше – зеленый. Фифти-фифти. Они мужиков за литр наняли обратно покрасить серебрянкой.
– Слава богу, – успокоился я. – Хватит с меня изобразительного искусства…
Это самый конец 70-х. Лет через двадцать смотрю телевизор. То ли форум демократической общественности, то ли попсовый фестиваль. Посреди правительства стоит Серега с вазой и собирается ее вручить певице. А на вазе – Медный всадник. Черный Петр с зеленой головой!