Исаак Кобылянский - Прямой наводкой по врагу
Надо отдать должное здравому смыслу Михаила: он понимал, что ему крупно повезло, и дорожил своим местом. Вероятно, именно это чувство позволило ему устоять перед самым опасным соблазном — алкоголем. А ведь у него в отличие от всех наших рядовых, почти никогда не имевших реальных шансов выпить сверх положенных ста граммов, такие возможности имелись. За все время совместной службы я ни разу не видел Михаила «под серьезным градусом».
Существовал еще один соблазн, противостоять которому тоже было непросто. Речь идет о женщинах. Наш Маркин был, как говорится, парень в соку, и его здоровое естество рвалось к противоположному полу. Возможностей для этого, особенно у рядовых солдат, было немного. Но все же, когда мы были на постое в недавно освобожденных украинских селах, кое-кому удавалось утолить плотское желание. В течение долгих месяцев, оглядываясь на монашеское поведение любимого командира, Марков воздерживался от попыток переспать с какой-нибудь местной жительницей. Но в конце концов он оступился, да и Винокуров не остался в стороне. Об этом — чуть позже.
Завершая описание личности «любимого ординарца», должен отметить, что он никогда не кичился своим привилегированным положением. Все солдаты батареи заслуженно считали Маркина «своим парнем». Он охотно рассказывал о своем прошлом, но всегда обходил, видимо, больную для него тему — как это случилось, что Михаил не научился читать и писать.
Впрочем, несмотря на свою полную неграмотность, он умудрялся поддерживать некое подобие переписки с отцом, который, судя по датам на почтовых штемпелях, воевал где-то недалеко. Получив сложенное треугольником письмо, Миша констатировал: «Слава богу, батя живой!» — и, не разворачивая отцовское послание, прятал его в нагрудный карман гимнастерки. Когда боевая обстановка позволяла и Виноградов не требовал Маркина к себе, тот обращался к кому-нибудь из солдат или офицеров, исключая, конечно, своего командира, с просьбой прочитать вслух полученное письмо и написать ответ бате. Начало письма он диктовал, эта часть послания была стандартной: «Добрый день или вечер, дорогой отец Захар Иванович! Во первых строках моего письма сообщаю, что я пока живой и здоровый, чего и Вам желаю». Последующие два-три предложения предстояло сочинить составителю послания, Маркин соглашался с любым текстом. Заключительную часть письма Миша тоже диктовал: «За сим остаюсь Ваш любимый сын Михаил. Жду ответа, как соловей лета». (Мои попытки заменить «любимый» на «любящий» успеха не имели.) Насколько я помню, отцовские письма были лишь немногим содержательнее сыновних.
Для каждого фронтовика получение письма от родных или знакомых было событием, о котором знали и которому часто завидовали окружающие. Многие пересказывали товарищам содержание полученного письма, показывали фотографии. Было известно, что больше всех фотографий (целых пять за годы войны!) прислала мне моя любимая девушка Вера. Время от времени Маркин просил меня показать очередное фото моей избранницы. Всякий раз он приходил в восторг и мечтательно произносил: «Эх, мила-ай! Вот бы мне знакомую заиметь, чтобы карточки присылала!»
В какой-то мере эта Мишина мечта вскоре осуществилась, и я имел к этому прямое отношение. Начну с того, что в годы войны была широко распространена переписка молодежи, школьников и студентов, с фронтовиками. Время от времени в полевую почту дивизии поступали коллективные и индивидуальные письма, адресованные «храброму пулеметчику (артиллеристу, минометчику и т. п.)». Часто эти послания служили началом регулярной переписки и заочных знакомств. Состоялось, правда, довольно необычным образом, подобное знакомство и у меня.
Как-то весной 1943 года командир орудия Георгий Сенченко рассказал мне, что получил письмо от младшей сестры, студентки Чирчикского химико-технологического института (Узбекистан). Она писала Георгию,что подружилась с сокурсницей, эвакуированной из Харькова девушкой по имени Юля Чернова, которая хочет завязать переписку с фронтовиком. Для этой цели Георгий решил сообщить сестре мой адрес. Я поначалу отказывался — мне это было ни к чему: ведь мысли о Вере и переписка с ней заполняли меня полностью. Однако мой фронтовой товарищ был настойчив, и я в конце концов согласился, в какой-то мере это было любопытно. Спустя месяц прибыло полное патриотизма и в то же время очень теплое письмо от Юли, в нем была и крохотная фотография девушки. Я ответил ей, и с интервалами в месяц-два началась моя переписка с «незнакомкой». Обо всем этом я написал Вере и, как выяснилось, всерьез огорчил ее своим, казалось бы, невинным развлечением. Чтобы успокоить Веру, решил, не откладывая, найти благовидный предлог и завершить переписку с Юлей. В эти дни очень кстати повстречался мне Маркин, снова заговоривший о своей мечте.
И тут у меня родился «хитрый» план. Я решил «передать» переписку с Юлей, как эстафетную палочку, тоскующему Мише. В качестве повода для смены адресата была придумана «героическая смерть младшего лейтенанта Кобылянского в недавнем кровавом бою». Об этом было сообщено в очередном письме Юле, написанном уже от имени Маркина. Я составил душещипательный текст, кто-то переписал его своим почерком, и... завязалась новая переписка.
Правда, получить Юлину фотографию Мише не довелось, но об этом позже, а сейчас — история и печальные последствия грехопадения героя этого рассказа вместе с его командиром. Это произошло на юге Херсонщины, где в раскисшей от дождей степи был сооружен очередной учебный полигон. Здесь мы целыми днями, а иногда и по ночам готовились к штурму Перекопа.
Ночевали мы в небольших сельских домах, человек по десять в каждом, не считая хозяев. Было тесно и душно, зато тепло. Ну а Винокуров с Маркиным жили вдвоем у одинокой хозяйки по имени Одарка, миловидной молодой женщины лет тридцати. Ее муж, совхозный механик, ушел на войну летом 41-го, через месяц прислал единственное письмо, и с тех пор о нем не было известий. В доме Одарки, помимо комнаты с печью, на которой спала хозяйка, была еще маленькая спальня, предоставленная Винокурову, а Михаил ночевал на лавке рядом с дверью в спальню. К своим постояльцам Одарка относилась с уважением, ведь благодаря им она была избавлена от тесноты, духоты и прочих «прелестей», которые достались всем ее соседям. Перед важным Винокуровым сильно робела, да и к Михаилу относилась очень сдержанно.
Прошло всего несколько дней пребывания в «Красной Звезде», когда случилось страшное ЧП. Во время полкового учения, в котором отрабатывался штурм вражеских траншей после обработки переднего края противника залповым огнем минометов, по неизвестной причине десяток мин угодил в расположение пехотинцев, готовившихся к атаке. Четверо солдат второго батальона были убиты, двенадцать — ранены. Все однополчане остро переживали случившееся. Мы уже отвыкли от жертв, ведь с середины декабря дивизия находилась в тылу. И вот такое кровавое происшествие!
