Эльдар Рязанов - Четыре вечера с Владимиром Высоцким
Вот это мироощущение, мировоззрение были во всем. Стоял ли он на сцене, пел ли он песни, играл ли он Гамлета. Например, «Гамлета» мы здесь начали играть в 70-м году, премьера была. За 10 лет сыграли 218 раз, и не менялось, естественно, ни слова, а сам Гамлет менялся. Вот я смотрела недавно стенограммы обсуждения этого спектакля: хвалили почти всех, кроме Высоцкого. Его как-то вначале даже не заметили.
А потом перебирала всю печать о «Гамлете», особенно на гастролях: хвалят в основном Высоцкого.
Рязанов. Гамлет, скажем, 71-го года и последний Гамлет — это были очень разные Гамлеты?
Демидова. Два разных человека, с мировоззрением разным. Например, он начал в 70-х годах… Вы знаете, мы начинали все вровень порепетировали так — в брюках, в джинсах, в свитерах… И потом решили так и играть.
И Гамлет был просто Володя, ходил в джинсах и в свитерах, лишь изменился цвет — в черных джинсах и в черном свитере. Но единственная разница: он тогда носил закрытые свитера, а в «Гамлете» была открытая шея. И иногда, особенно в конце жизни, шея у него надувалась, ну как орган. У него жилы были вот именно как орган, музыкальный инструмент…
И, кстати, когда хоронили мы… Здесь гроб стоял, на этой сцене. Мы его провожали в последний путь — я первая, правда, где-то сказала, что в костюме Гамлета, но это не совсем точно. Просто в новых черных джинсах и в новом черном свитере, которые привезла Марина.
Ну как бы в костюме Гамлета.
Начал он в этих вот джинсах, с крепкой такой взрывной пластикой. Для него не существовало вопроса «не быть», а только «быть». Прорыв, оптимизм.
А закончил он с такой усталостью… Причем он никогда не был усталым голосово.
Рязанов. Вы говорите о последних спектаклях?
ДЕМИДОВА. Он сыграл 13 июля и 18 июля. И должен был играть 27 июля, но не успел… И, кстати, коща мы играли 18 июля, он очень плохо себя чувствовал. У него было предынфарктное состояние. Он выбегал (вот сцена «Мышеловка»), у него было какое-то время, хотя он и должен был быть на сцене… Он выбегал за кулисы, и там был врач, делал ему укол…
И вбегал он абсолютно бледный, а потом опять, когда играл, становился очень красный, возбужденный, красные глаза… Опять выбегал, опять укол… И тогда было очень жарко в это лето, в 80-м году. Когда мы выходили на поклон, то почти выползали от усталости: мы же играем в чистой шерсти, ручная работа, очень толстые свитера, Володя раза три менял свой свитер за спектакль. Выползали от усталости, мокрые, и уже никто ничего не говорил, даже Володя…
Я как бы пошутила: «А слабо, ребятки, сыграть сейчас еще раз». И никто даже не откликнулся на эту шутку, так все устали. И только Володя вдруг так резко ко мне повернулся, он первый шел, а я за ним. «Слабо, говоришь, а давай…» Я говорю: «Нет, Володечка, давай двадцать седьмого, еще успеем». Но не успели…
И закончил он эту роль абсолютным философом. Мудрецом, с такой четкой ответственностью перед жизнью, перед людьми, перед неразрешимыми вопросами: «Быть или не быть?», которые ставит перед собой человек.
ГОРИЗОНТ
Чтоб не было следов — повсюду подмели.
Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте!
Мой финиш — горизонт, а лента — край земли,
Я должен первым быть на горизонте!
Условия пари одобрили не все —
И руки разбивали неохотно.
Условье таково — чтоб ехать по шоссе,
И только по шоссе, бесповоротно.
Наматываю мили на кардан
И еду параллельно проводам,
Но то и дело тень перед мотором —
То черный кот, то кто-то в чем-то черном.
Я знаю — мне не раз в колеса палки ткнут,
Догадываюсь, в чем и как меня обманут.
Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут
И где через дорогу трос натянут.
Но стрелки я топлю — на этих скоростях
Песчинка обретает силу пули, —
И я сжимаю руль до судорог в кистях —
Успеть, пока болты не затянули!
Наматываю мили на кардан
И еду вертикально к проводам,
Завинчивают гайки. Побыстрее! —
Не то поднимут трос, как раз где шея.
И плавится асфальт, протекторы кипят.
Под ложечкой сосет от близости развязки.
Я голой грудью рву натянутый канат.
Я жив! Снимите черные повязки.
Кто вынудил меня на жесткое пари —
Нечистоплотны в споре и расчетах.
Азарт меня пьянит, но, как ни говори,
Я торможу на скользких поворотах!
Наматываю мили на кардан
Назло канатам, тросам, проводам.
Вы только проигравших урезоньте,
Когда я появлюсь на горизонте!
Мой финиш — горизонт — по-прежнему далек.
Я ленту не порвал, но я покончил с тросом.
Канат не пересек мой шейный позвонок,
Но из кустов стреляют по колесам.
Меня ведь не рубли на гонку завели,
Меня просили: «Миг не проворонь ты! —
Узнай, а есть предел там, на краю Земли?
И можно ли раздвинуть горизонты?»
Наматываю мили на кардан
И пулю в скат влепить себе недам.
Но тормоза отказывают — кода!
Я горизонт промахиваю с хода.
ПЕСНЯ О СУДЬБЕ
Куда ни втисну душу я, куда себя ни дену,
За мною пес — Судьба моя, беспомощна, больна.
Я гнал ее каменьями, но жмется пес к колену,
Глядит — глаза навыкате, и с языка слюна.
Морока вше с нею:
Я оком тускнею,
Я ликом грустнею И чревом урчу,
Нутром коченею,
А горлом немею —
И жить не умею,
И петь не хочу.
Должно быть, старею?
Пойти к палачу—
Пусть вздернет на рею,
А я заплачу.
Я зарекался столько раз, что на Судьбу я плюну,
Но жаль ее, голодную, — ласкается, дрожит.
Я стал тогда из жалости подкармливать Фортуну, —
Она, когда насытится, — всегда подолгу спит.
Тогда я — гуляю,
Петляю, вихляю,
Я ваньку валяю,
И небо копчу,
Но пса охраняю —
Сам вою, сам лаю О чем пожелаю,
Когда захочу.
Нет, не постарею,
Пойду к палачу—
Пусть вздернет скорее,
А я приплачу.
Бывают дни — я голову в такое пекло всуну,
Что и Судьба попятится, испугана, бледна.
Я как-то влил стакан вина для храбрости в Фортуну,
С тех пор — ни дня без стакана. Еще ворчит она:
«Закуски — ни корки!»
Мол, я быв Нью-Йорке Ходила бы в норке,
Носила б парчу…
Я ноги — в опорки,
Судьбу — на закорки:
И в гору, и с горки Пьянчугу влачу.
Когда постарею,
Пойду к палачу—
Пусть вздернет на рею,
А я заплачу.
Однажды пере-перелил Судьбе я ненароком —
Пошла, родимая, вразнос и изменила лик:
Хамила, безобразила и обернулась Роком,
И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык.
Мне тяжко под нею, —
Гляди, — я синею,
Уже сатанею,
Кричу набегу:
«Не надо за шею!
Не надо за шею!!!
Не надо за шею!!! —
Я петь не смогу!»
Судьбу, коль сумею, Снесу к палачу—
Пусть вздернет на рею,
А я заплачу.
Вечер третий. Высоцкий в кино
