Шарль Голль - Военные мемуары. Единство, 1942–1944
Мы предлагали: считать перемирие 1940 недействительным; признать политически и морально невозможным дальнейшее пребывание на руководящих постах определенных лиц; восстановить в Северной Африке республиканскую законность, затем, если эти положения будут приняты организацией Жиро, сформировать центральную власть, пользующуюся всеми полномочиями правительства, чтобы Франция, ведя войну, располагала единой ответственной властью и единым представительством; создать сверх того Консультативную ассамблею Сопротивления, призванную возможно шире выражать общественное мнение страдающей и борющейся нации. Так была вновь сформулирована наша позиция. Меморандум был вручен генералу Жиро 26 февраля и опубликован 12 марта.
Отныне для алжирской системы было невозможно открыто придерживаться каких-либо других установок. Ибо независимо от того, что происходило во Франции, в Африке сами события все убыстряющимися темпами развивались в благоприятном для нас направлении. В массах преобладало теперь стихийное убеждение, что де Голль выиграл, поскольку Виши проиграло. Искусственный характер полномочий «гражданского и военного главнокомандующего» и его теперешняя зависимость от американцев создавали тяжелую атмосферу. К тому же под давлением англо-американских миссий, подталкиваемых журналистами и парламентариями своих стран, политическая цензура ослабла. У многих открылись глаза. Вести из Франции, рассказы тех, кого оккупация бывшей свободной зоны или желание бороться за освобождение родины привело в Северную Африку, ожесточенные бои в Тунисе, — все это окончательно рассеяло антиголлистский вздор, которым долгое время пробавлялись местные власти.
Кое-кто из окружения генерала Жиро обладал достаточным политическим чутьем, чтобы попытаться направить эти симпатии в нужное русло. Жан Моннэ стал вдохновителем этой эволюции. В феврале он выехал из Вашингтона в Алжир и принес Жиро свои экономические и административные таланты, а также свои американские связи. Меморандум Национального комитета навел его на мысль, что надо спешно приукрасить облик «гражданского и военного главнокомандующего». По этому пункту Моннэ быстро сумел прийти к соглашению с Мэряи благодаря ловкости последнего и с Макмилланом благодаря его проницательному уму. Итак, месяц март стал свидетелем демократических выступлений Жиро.
4 марта в Алжире был обнародован новый статут «Легиона комбатантов»[55]. 5 марта Жиро объявил по радио: «Франция не имеет расистских предрассудков». 8 марта по его приказу был изъят из обращения номер «Журналь оффисьель д’Африк дю Нор», вышедший накануне, в котором, как и в предыдущих, были опубликованы декреты маршала Петена, переданные по радио. 14 марта на собрании эльзесцев и лотаринщев Жиро выступил с речью, осуждавшей Виши и прославляющей республику. 15 марта он писал генералу Катру: «Я считал необходимым изложить вчера публично принципы, которые определяют мои действия. Таким образом, между нами не остается никаких недомолвок… Я готов принять генерала де Голля, чтобы определить конкретную форму объединения. Прошу вас сообщить ему об этом». 18 марта он подписал ряд приказов, отменяющих во многих областях законодательство Виши.
На следующий день Черчилль и Корделл Хэлл, которые в свое время, казалось, даже не заметили меморандума Французского национального комитета, заявили, что их правительства полностью одобрили принципы генерала Жиро. 19 марта генерал Ногес, а 21 марта генерал-губернатор Буассон объявили о своем полном согласии «с республиканскими действиями и речами» «гражданского и военного главнокомандующего». Вслед, за тем генерал Бержере, Риго, Лемегр-Дюбрейль подали в отставку и освободили занимаемые ими места. По мере того как развертывались все эти события и делались все эти жесты, большинство газет и комментаторов Америки и Англии усиливали хвалебную кампанию и стали торопить Сражающуюся Францию присоединиться к Жиро, против которого, как они считали, «голлисты» уже не могли больше выдвигать никаких серьезных возражений.
Однако, стараясь извлечь как можно больше выгод из произнесенной 14 марта генералом Жиро речи и из послания, которое вручил мне по его просьбе генерал Катру, Французский национальный комитет объявил, что «заявления, сделанные в Алжире, во многих отношениях означают приближение к концепции Сражающейся Франции в том виде, в каком она была принята в июне 1940, а затем вновь выражена в меморандуме от 23 февраля». Я лично довел до сведения генерала Жиро, что «получил послание с удовольствием и рассчитываю в скором времени прибыть в Северную Африку». Я объявил об этой новости по радио, говоря о национальном объединении в таких выражениях и в таких тонах, что мои слушатели могли убедиться, что французское объединение не изменило своему лидеру, а он — своим принципам. Я телеграфировал генералу Эйзенхауэру, что был бы рад увидеться с ним по прибытии в Алжир, на что он ответил, что также будет весьма рад. Я просил английское правительство предоставить мне самолет. Но одновременно я заявил во всеуслышание, что неукоснительно держусь своей, всем достаточно хорошо известной позиции и что не отправлюсь в путь, пока Французский национальный комитет не получит из Алжира удовлетворительного ответа на меморандум от 23 февраля. Тогда чтобы нас смирить — были предприняты самые решительные меры.
Макмиллан открыл огонь. 17 марта в Алжире он в отсутствие генерала Катру пригласил к себе Ги де Шарбоньера… «Теперь, — сказал он, — когда гражданский и военный главнокомандующий публично присоединился к принципам, провозглашенным Сражающейся Францией, ничто не мешает объединению вокруг генерала Жиро». Так как Шарбоньер стал возражать, английский министр разразился яростной вспышкой гнева. «Если генерал де Голль, — кричал он, и сейчас отказывается от протянутой ему руки, знайте, что Америка и Англия откажутся от него и он станет ничем». Хотя Макмиллан в течение дальнейшего разговора проявил большую сдержанность, его демарш был прямой атакой.
Следующую атаку повел нью-йоркский архиепископ Спеллман[56]. Он прибыл в Алжир и захотел повидаться со мной, дав понять, что выполняет поручение президента США. 23 марта я встретился с архиепископом-послом. Этот прелат, преисполненный самого возвышенного благочестия, подходил к проблемам мира сего с подчеркнутым желанием послужить делу Божию. Но, как бы ни был человек благочестив, дела все же остаются делами. Поэтому-то архиепископ нью-йоркский с большим упорством наставлял меня в мудрости.
«Свобода, равенство, милосердие» — таков девиз, который, по его мнению, должен был определять мой образ действий. «Свобода» означала то, что я должен был воздерживаться ставить свои условия касательно объединения Сражающейся Франции с генералом Жиро; «равенство» — что мне следовало бы войти в триумвират, о котором мне говорили в Анфе; «милосердие» должно было означать прощение людям, занимавшим определенные посты в Алжире, Рабате и Дакаре. «Подумайте только, — увещевал меня монсеньер Спеллман, — какое несчастье будет для вас, если вам откажут в благах на том основании, что вы отказываете в них другим? Вы представляете себе, что значит для вас быть обреченным оставаться в Англии и быть отстраненным от всякого действия, а тем временем без вас будут освобождать Францию?»
