Михаил Киссель - Джамбаттиста Вико
Итак, оба варианта построены по одной и той же схеме рассуждения, которая в современной методологии науки получила название редукционистской. Либо история редуцируется к физическому миру, подчиняющемуся неизменным законам, либо, наоборот, из нее изгоняется всякий элемент природного или квазиприродного порядка. Отсюда и противостояние натуралистического и спиритуалистического понимания истории. Их противоположность проходит через всю историю общественной мысли — от античности и до наших дней. Конечно, ни одна в мире теория не объясняет всех имеющихся в науке фактов. Но что можно сказать о теории, которая, чтобы доказать свою плодотворность, начинает с того, что элиминирует целый класс неугодных ей фактов? В этом повинны и натурализм, и спиритуализм, каждый из них на свой особый манер. Ясная формулировка основной проблемы философии истории, проблемы свободы и необходимости, — заслуга классической немецкой философии. Адекватное философское постижение истории должно показать, как в историческом творчестве человека вместе со свободой уживается необходимость и, наоборот, с необходимостью — свобода. Это исходная предпосылка, без которой вообще нельзя говорить о познании истории.
Проще всего решил проблему Кант, прибегнув к дуалистической схеме. Человек, согласно Канту, принадлежит двум мирам сразу: физическому, где царит закономерность, и интеллигибельному, атрибутом которого является свобода. Таким образом, по Канту, свободу и необходимость можно рассматривать как дополнительные характеристики: если брать исторический процесс во времени и пространстве, то он обнаруживает закономерность, если же пытаться проникнуть в его нравственный смысл, то за внешней оболочкой закона проступит вечная моральная ценность. (На этом представлении основан и столь популярный в наше время принцип дополнительности Н. Бора, сформулированный им для объяснения соотношения неопределенностей в квантовой механике. Мы, конечно, не ставим знака равенства между философским дуализмом Канта и физическим принципом Бора, хотя великий физик и был склонен обобщить его кантиански.) В данном случае Кант никакой революции не произвел. Его рассуждение только подводило теоретический базис под давнишнюю практику так называемой прагматической историографии, в которой описание внешней последовательности исторических событий сопровождалось назидательными рассуждениями о нравственных качествах исторических деятелей с претензией даже на выведение общих моральных максим. Если кантовская философия истории оставляла все на месте в рутинной практике историографии, то гегелевская философия истории имела своей целью переосмыслить сам предмет исторической науки, переключить внимание историка с эффектных, но эфемерных политических событий на более фундаментальный уровень, где только и можно найти смысл истории. Знаменитое гегелевское определение гласит: «Всемирная история есть прогресс в сознании свободы, который мы должны познать в его необходимости». В этом суждении была наконец найдена формула примирения свободы и необходимости, правда не без участия рационализированных теологических представлений.
Теперь настало время вспомнить о герое нашего рассказа. Потому и пришел в восторг, ознакомившись с книгой Вико, замечательный французский историк Мишле, что в пору повального увлечения гегелевским историзмом неожиданно для себя открыл некоторые важнейшие идеи Гегеля в сочинении почти всеми забытого итальянца. Уже в предварительном обсуждении замысла своего труда Вико обнаруживает ясное понимание основной проблемы философии истории и неприемлемость крайних решений ее в духе признания либо фаталистической необходимости, либо произвола случайности. Комментируя аксиому 5, он пишет: «Эта Аксиома изгоняет из школы нашей Науки Стоиков, которые стремятся к умерщвлению чувств, и Эпикурейцев, которые делают чувства законом (речь идет об односторонности понимания человека в том и другом учении. — М. К.): и те и другие отрицают Провидение, первые — позволяя увлечь себя Року, вторые — отдаваясь Случаю…» (там же, 74). Как это часто бывает с нашим автором, первое впечатление от его высказывания не очень благоприятно: и двести с лишним лет тому назад человека передовых взглядов могла покоробить ссылка на провидение как философский аргумент в полемике с учениями, на которые и без того много клеветали из духа христианского благочестия. Но эта аксиома — максимально сжатое резюме теоретического осмысления антиномии железной необходимости и субъективного произвола. Исходный пункт концепции Вико — убеждение в свободе и самодеятельности людей, самостоятельно создавших свой собственный «гражданский мир». Это одно из наиболее часто, даже назойливо повторяемых (автор словно боится, что читатель может забыть его) положений «новой науки». Поэтому происхождение всех общественных учреждений следует искать в «модификациях сознания» людей, а не в какой-либо внешней силе, управляющей людьми как марионетками. Признание автономной активности человека могло бы стать аргументом в пользу субъективизма и волюнтаризма, но оно уравновешивается у Вико тезисом о том, что социальный порядок возникает и развивается «естественным путем… при известных обстоятельствах человеческой необходимости или пользы» (там же, 52). «Естественным путем» на языке Вико означает «закономерно». Кроме того, как видно из цитаты, по Вико, творческая самодеятельность человека развертывается не в вакууме, но всегда «при известных обстоятельствах», направляющих человеческую активность в определенное русло. Это и позволяет усмотреть в человеческих действиях закономерную последовательность, которая определяет логику социального изменения. Но опять-таки это — логика не физического закона, действующего принудительно и независимо от сознания и воли людей, это — логика изменения самого человека или самих людей, так как природа человека общественна, и изолированный индивидуум реален только в двух случаях: в доисторическом состоянии «звериного блуждания» и в период глубочайшей социальной деградации, когда «варварство рефлексии» приводит к сознательному разрыву социальных связей между людьми, «тиранизированными себялюбием».
Уже первый акт, конституировавший человеческое общество, был манифестацией свободы, а не физической необходимостью. Переход к оседлому образу жизни, установление языческого культа, освящение браков и погребений означали «усилие, свойственное свободному сознанию… т. е. обуздание порывов вожделения и придание им другого направления» (там же, 299, 464). И этот акт, вернее, совокупность конституирующих социальных действий была возможна только в той форме, которую позволяло тогдашнее состояние человека, только что вырвавшегося из стихии природного бытия. Вот почему Вико отвергает абстракцию общественного договора, предполагающего существование просвещенного и расчетливого коммерсанта, которого не могло быть в начальный период истории. Возникновение общества — результат решения самих людей. Оно не было принято при ясном свете сознания и рефлексивном рассмотрении возможных вариантов в поисках оптимального. Но это был все же выбор самого субъекта, раздираемого дикими страстями ужаса (перед вымышленными им самим богами) и вожделения, а не физический толчок, понуждающий тело занять в известное время некоторое положение в пространстве.
