Нерин Ган - Ева Браун: Жизнь, любовь, судьба
В начале 1939 года Ева въехала в квартиру в Новой рейхсканцелярии. Гитлер предоставил в ее распоряжение бывшую спальню Гинденбурга, основными достопримечательностями которой были колоссальных размеров камин и не менее огромный, занимавший почти всю стену портрет Бисмарка. Прислуге строжайше запрещалось хоть немного приподнимать наглухо закрывавшие окна тяжелые шторы. Комната и будуар примыкали к библиотеке Гитлера. В квартиру Ева входила через служебный вход, она и здесь официально числилась секретаршей, была вынуждена обедать вместе со своими коллегами и не имела права свободно передвигаться в той части рейхсканцелярии, где размещались высшие государственные и партийные инстанции. Рядом с Гитлером ее видели крайне редко, но по ночам она, видимо, посещала его, так как он однажды сам признался, что «меня всего трясет от ужаса при одной только мысли о ночном одиночестве». Из-за этого в отсутствие Евы Гитлер старался лечь как можно позже и часто не смыкал глаз до рассвета.
Если он обедал с Евой, то только в библиотеке и всегда в обществе двух секретарш. В ответ на все просьбы Евы взять ее с собой на один из роскошных приемов, устраиваемых кем-либо из высших чинов рейха, или просто отпустить на сезонный бал он неизменно отвечал: «Ты не создана для светской жизни, Эви… Ты слишком дорога для меня… Я просто обязан беречь твою чистоту и непорочность… Берлин — это греховный Вавилон… Пойми, окружающий мир грязен и подл».
Ева согласно кивала головой, но продолжала ныть. Ее страшно раздражала Эмми Геринг, повсюду расхваливаемая как «первая дама рейха». Когда Геббельс публично заявил, что «Гитлер всецело занят судьбой нации и у него нет личной жизни», Ева с издевкой сказала: «Я, оказывается, не личная жизнь».
Ева, естественно, обижалась на такое пренебрежительное отношение к ней. Чтобы хоть как-то забыться, она покупала любую качественную и дорогую вещь, попадавшуюся ей на глаза. Ильзе рассказывает, что Ева однажды оделась, как обычная секретарша, отправившаяся в обеденный перерыв за покупками, и в таком виде появилась в знаменитом на всю Европу фирменном магазине кожаных изделий, чтобы подобрать себе сумочку. Все предлагаемые продавщицей дешевые товары она с презрением отодвигала в сторону.
«Принесите мне с витрины вон тот набор кожаных изделий», — потребовала она. «Но ведь это натуральная крокодиловая кожа, — возразила продавщица, с удивлением посмотрев на нее. — Набор очень дорогой. Собственно говоря, он не продается и выставлен лишь для эффекта, так как никто не может позволить себе купить его». «А я вас о цене не спрашиваю, — холодно ответила Ева. — Немедленно принесите сюда набор». Продавщица смущенно молчала, и тогда Ева высокомерным тоном герцогини, обращающейся к служанке, велела ей привести управляющего, а когда тот появился, приказала; «Этот гарнитур сегодня в первой половине дня должен быть доставлен в рейхсканцелярию. Счет пришлите в личную канцелярию фюрера».
Не успели управляющий и продавщица опомниться от шока, как Ева вышла из магазина и села в черный «мерседес», за рулем которого сидел рослый шофер в эсэсовской форме. Управляющий тут же лично доставил набор, состоящий из чемодана, сумочки, зонтика и дорожных предметов в рейхсканцелярию, присовокупив к нему от себя огромный букет цветов.
Ева очень любила рассказывать эту историю, и какое-то время ее даже называли «фрейлейн Крокодил».
Помимо «мерседеса», у Евы был еще один автомобиль. К двадцатисемилетию Гитлер подарил ей один из первых «фольксвагенов». Он лично приказал начать в Германии массовое производство этих малолитражных машин с целью доказать американцам, что он способен пойти по стопам Форда. Однако в дальнейшем выяснилось, что автомобиль слишком бросается в глаза, и почти всю войну он простоял в гараже «Бергхофа».
Ева Браун теперь даже отдаленно не напоминала ожидавшую поезд девочку в клетчатом пальто и хлопчатобумажных чулках. Теперь она шила платья у фрейлейн Гейзе, считавшейся одной из самых дорогих портних Берлина. Белье она получала из Парижа, туфли и сапожки — из Флоренции, а спортивные костюмы покупались для нее в лучших магазинах Вены. На примерках она вела себя невыносимо, ее чрезмерно роскошные туалеты подчас граничили с безвкусицей и, наверное, могли вызвать только усмешку у истинного знатока моды, но Гитлер чрезвычайно гордился ее манерой одеваться.
«Нет, вы только посмотрите, как элегантна фрейлейн Браун…» — замечал он иногда. Тем не менее, завидев Еву в очередном супермодном платье из Парижа, он считал нужным упрекнуть ее в чрезмерной тяге к роскоши.
«Вы приобрели это платье на черном рынке? Нам так не хватает твердой валюты, а вы себе такое позволяете… Женщинам непременно нужно покупать платье за границей, они никак не желают понять, что в Германии делают вещи не хуже. Вы хотите именно французские духи? А кто изобрел одеколон[60]? Мы!»
Ева оставалась глуха к такого рода упрекам. Если дело касалось приобретения модных вещей, она всегда умела настоять на своем. Гитлер безропотно подписывал ее счета, а она затем передавала их Аксману или Борману. Но часто Гитлер выдавал ей нужную сумму наличными, он просто вытаскивал из кармана толстую пачку стомарковых банкнот и небрежно засовывал ее в сумочку Евы, которая никогда напрямую не просила у него денег.
До окончания строительства Новой рейхсканцелярии Ева по настоянию Гитлера во время своих нечастых визитов в Берлин жила в одном из номеров отеля «Адлон». Сам Гитлер отдавал предпочтение отелю «Кайзерхоф», куда иногда заезжал по вечерам послушать легкую музыку. Разумеется, там всегда толпилось множество красивых женщин, издали бросавших на него восхищенные взгляды. По слухам, метрдотель «Кайзерхофа» неслыханно разбогател, получая от поклонниц фюрера щедрые чаевые и усаживая их за это как можно ближе к его столу. Вполне понятно, что Гитлер выбрал для временного проживания Евы в Берлине другой отель. Ведь она ревновала Гитлера к любой особе женского пола, осмелившейся приблизиться к нему.
Застолье в библиотеке на Вильгельмштрассе Гитлер использовал для разглагольствований на самые разнообразные темы и зачастую нес полную чепуху. Черчилля он называл «хроническим алкоголиком», Рузвельта — «настоящим преступником», про Кемаля Ататюрка говорил, что в его жилах течет германская кровь, ибо он голубоглазый курд. Никто из секретарш — среди них встречались достаточно образованные женщины — не осмелился сказать ему, что тогдашний президент Турции родился в Салониках, а его отец, как и отец Гитлера, — таможенный чиновник. Гитлер также полагал: преимущество рекламных текстов заключается в их непрерывном повторении, и неоднократно подчеркивал, что из него вышел бы превосходный управляющий рекламным агентством на Мэдисон-авеню. «Скажите, фрейлейн Браун, почему вы пользуетесь одной и той же зубной пастой?» — «Потому, что она мне нравится», — отвечала Ева. «Неправильно, — возражал Гитлер, — потому, что вы повсюду видите ее название — на плакатах, в театральных программах, в журналах. Вот почему в политике мы также должны повторять одно и то же, только тогда народ поймет, что мы правы».
