Феликс Юсупов - Конец Распутина (воспоминания)
Между прочим, характерно было то, что даже те немногие, которые стояли у власти не по выбору Распутина и никакой связи с ним не имели, – боялись ехать к нам в Сергиевский дворец.
А между тем, только согласованный образ действий всех, кто по родству и по положению имел возможность влиять на Государя, мог привести к каким-нибудь благим результатам.
Если Государь, узнав о смерти «старца» в радостном настроении ехал из Ставки, следовательно, Он сознавал весь вред Распутина для России, но Он не был в состоянии сохранить то же отношение к убийству Распутина в обстановке Царского Села, где негодование против нас было настолько велико, что подымался вопрос о самом суровом наказании нам, даже о расстреле нас обоих, о чем нам передавали со всех сторон.
При таких условиях могли ли чего-нибудь достигнуть отдельные лица, которые поодиночке высказывали свое мнение Государю и отходили в сторону с сознанием исполненного долга?
Убежденный фаталист, твердо уверенный в бесполезности бороться с судьбой, Император Николай II под конец своего царствования был измучен не только волнениями и неудачами политического характера, но и всеми теми болезненными явлениями, которыми Он был окружен. Это, несомненно, убило в Нем всякую возможность активного сопротивления.
Чтобы пробудить в Государе его собственную инициативу и поддержать его собственную волю, нужно было противопоставить влияниям близко окружающих какую-то очень внушительную и крепко сорганизованную силу.
Если бы Он увидел, что большинство членов Императорской Фамилии и все честные люди на высших государственных должностях дружно сплотились во имя спасения Престола и России, быть может, Он не только откликнулся бы на их требования, но был бы им благодарен за нравственную поддержку и за избавление от тех цепей, которыми Он был связан.
Но из каких элементов могла сложиться эта крепкая организованная сила?
Где были люди, способные поступиться своими интересами, забыть свои личные расчеты?
Годы распутинского влияния, основанного на подпольных интригах, заразили своим ядом высшие бюрократические круги, развили у большинства недоверие друг к другу, отравили скептицизмом и подозрительностью самых лучших и честных.
Итак, одни боялись серьезных решений, другие ни во что уже больше не верили, наконец, третьи просто ни о чем не хотели думать...
Когда, проводив своих посетителей, мы с Великим Князем Димитрием Павловичем оставались одни, мы припоминали все слышанное за день: разговоры, слухи, факты и делились своими впечатлениями; выводы получались самые безотрадные...
Одна за другой гасли наши недавние радостные надежды, ради которых мы решились на убийство Распутина и пережили весь кошмар незабываемой ночи с 16-го на 17-ое декабря.
Точно книгу, страницу за страницей, перелистывал я в моей памяти все пережитое: знакомство с Распутиным, медленно созревшее во мне решение его уничтожить, мучительную игру в «дружбу» с этим отвратительным человеком, тяжелый обман, к которому я должен был прибегнуть и все нечеловеческое напряжение душевных сил, которое мне требовалось, чтобы иметь мужество выдержать до конца принятую на себя роль.
Сколько было во мне и во всех нас чисто юношеской веры в то, что одним ударом можно победить зло!
Нам казалось, что Распутин был лишь болезненным наростом, который нужно было удалить, чтобы вернуть русскую Монархию к здоровой жизни, и не хотелось думать, что этот «старец» является злокачественным недугом, пустившим слишком глубокие корни, которые продолжают свое разрушительное дело даже после принятия самых крайних и решительных мер.
Еще печальнее было бы предположить тогда, что появление Распутина не было несчастной случайностью, а стояло в какой-то невидимой внутренней связи с тем незаметным процессом разложения, который совершался уже в какой-то части русского государственного организма.
Во всяком случае, уже в те дни нашего ареста в Сергиевском дворце, мы поняли и почувствовали, как трудно повернуть колесо истории даже при наличии всех самых искренних стремлений и самой горячей готовности к жертве...
Но мы до последнего момента все еще хотели надеяться на лучшее.
Надеялась и верила в лучшее вся страна.
Грандиозный патриотический подъем захватил Россию; особенно ярко проявлялся он в обеих столицах. Все газеты были переполнены восторженными статьями; совершившееся событие рассматривалось, как сокрушение злой силы, губившей Россию, высказывались самые радужные надежды на будущее и чувствовалось, что в данном случае голос печати был искренним отражением мыслей и переживаний всей страны. Но такая свобода слова оказалась непродолжительной: на третий день особым распоряжением всей прессе было запрещено хотя бы единым словом упоминать о Распутине. Однако это не помешало общественному мнению высказываться иными путями.
Улицы Петербурга имели праздничный вид; прохожие останавливали друг друга и счастливые поздравляли и приветствовали не только знакомых, но иногда и чужих. Некоторые, проходя мимо дворца Великого Князя Димитрия Павловича и нашего дома на Мойке, становились на колени и крестились.
По всему городу в церквах служили благодарственные молебны, во всех театрах публика требовала гимна и с энтузиазмом просила его повторения.
В частных домах, в офицерских собраниях, в ресторанах пили за наше здоровье; на заводах рабочие кричали нам «ура».
Несмотря на строгие меры, принятые властями для нашей полной изоляции от внешнего мира, мы, тем не менее, получали множество писем и обращений самого трогательного содержания. Нам писали с фронта, из разных городов и деревень, с фабрик и заводов; писали различные общественные организации, а также частные лица.
Приходили к нам и угрожающие письма от поклонниц и сторонников Распутина с клятвами отомстить нам за смерть «старца» и даже убить нас.
Великая Княгиня Мария Павловна младшая, приехавшая из Пскова, где был расположен штаб командующего армиями северного фронта, передавала нам свои впечатления. Она рассказывала, что в армии смерть Распутина вызвала огромное воодушевление и веру в то, что Государь теперь разгонит окружившую Его распутинскую клику и приблизит к себе честных и верных Ему людей.
Одно слово Царя, один его призыв к новой жизни и даже к новым жертвам на пользу Родины – все было бы забыто, все прощено.
В эти дни меня вызвал к себе председатель Совета Министров, А. Ф. Трепов.
Я много возлагал надежд на свидание с ним, но мне пришлось разочароваться.
Под конвоем меня привезли в автомобиле в Министерство Внутренних Дел.
Министр вызвал меня по приказанию Государя, который желал во что бы то ни стало узнать, кто именно убил Распутина.
