Наталия Чернышова-Мельник - К. Р. Баловень судьбы
В следующие несколько лет количество молодых дубков возле Павловского дворца заметно увеличилось. В 1890 году в великокняжеской семье родилась дочь, названная в честь мученицы Татианы. 11 января счастливый отец записывает в дневнике:
Благодарение Господу! Сегодня жена благополучно разрешилась от бремени дочерью, при святой молитве нареченною Татианою…
Внутренно я все время мучился, что, если родится мальчик, я не найду в своем сердце столько радости, сколько надо, чтобы приветствовать появление на свет Божий маленького родного, беспомощного существа. Мне было гораздо больнее за жену, чем во время прежних родов…
А вслед за дочерью вновь рождаются сыновья: Константин, Олег, Игорь. Потом, с перерывом в восемь лет, на свет появляется Георгий, а еще через два года – дочь Наталья.
За несколько лет до рождения девочки, когда в семье было еще трое детей, великому князю приснился страшный сон, очень его взволновавший. 14 июня 1890 года он записывает в дневник:
Мне часто снятся странные сны. В ночь на вчерашний день приснилось, что у нас умирает ребенок. Такого у нас не было, его лицо было незнакомо. Муха, крадясь по нему, дошла до ресниц закрытых век и они не замигали. Тогда я понял, что наш ребенок мертв. Так страшно.
Со временем сон забылся. Но невольно вспомнился, когда крохотная Наталья тяжело заболела. Пророчество, к несчастью, сбылось – маленькая княжна умерла в тот день, когда ей исполнилось всего два месяца. Это горе навек оставило рану в душе родителей. В день, когда дочери мог бы исполниться год, Константин Константинович написал полные грусти стихи:
Угасло дитя наше бедное
В расцвете младенческих дней;
Все грезится личико бледное
Мне милой малютки моей.
Черты ее детски-прекрасные
Недетскую думу таят,
А светлые, чистые, ясные
Смежилися очи; их взгляд
Со строгостью, с грустью блаженною
Как будто вовнутрь устремлен,
Лазурь созерцая нетленную
И ангельских сил легион.
Над гробом малютки склоненные,
На милые глядя черты
Горюем мы, тайной плененные
Небесной ее красоты.
И плачем, бояся рыданьями
Смутить этот сон гробовой,
Стяжавшей земными страданьями
Бессмертия вечный покой.
Потеря была невосполнима, но ее со временем смягчило рождение 11 апреля 1906 года самого младшего в семье ребенка – дочери Веры.
Отец, в силу постоянной занятости, не мог уделять детям столько времени, сколько ему самому бы хотелось. Основная забота о них лежала на плечах матери – великой княгини Елизаветы Маврикиевны, нянюшки Варвары Михайловны (или Вавы, как ее все называли в семье), которая нянчила еще самого Константина Константиновича, воспитателей, а когда дети подросли, и учителей. И все же природная доброта отца, горячая любовь к детям притягивали их к нему, словно магнитом. Они были очень привязаны к обоим родителям и отнюдь не испытывали перед ними чувства страха, которое, как вспоминал великий князь, сам он частенько ощущал в детстве:
Глядя на наших деток, припоминаю я свое детство и дивлюсь, замечая, какая между нами разница. Никогда не были мы так привязаны к родителям, как дети к нам. Для них, например, большое удовольствие прибегать в наши комнаты, гулять с нами. Мы, когда были совсем маленькие, со страхом подходили к двери мама́.
Жизнь, наполненная новым, радостным смыслом, продолжалась…
Глава десятая
Рыцарь «чистого искусства»
У великого князя, в отличие от многих его современников, была прекрасная возможность отгородиться от тревог, волнений, замкнуться в мире своей поэтической души. Но превратить жизнь в непрекращающийся праздник, где нет места боли и переживаниям других людей, он не мог. Не позволяла совесть. Он пытается ее «уберечь» и «соблюсти» от всяческих соблазнов:
О, если б совесть уберечь,
Как небо утреннее, ясной,
Чтоб непорочностью бесстрастной
Дышало дело, мысль и речь!
. . . . . . . . . . . . . .
Мы свято совесть соблюдем,
Как небо утреннее, чистой
И радостно тропой тернистой
К последней пристани придем.
И все же К. Р. был поэтом светлым, возвышенным, в его лирике преобладает жизнеутверждающее начало. Это не значит, конечно, что сам он не пережил тяжелых и горестных минут, всегда безоговорочно был «баловнем судьбы». Еще в молодые годы ему пришлось пережить смерть младшего брата, а позже – крохотной дочери, отца. Цикл солдатских сонетов красноречиво свидетельствует и о его умении и желании сопереживать чужому горю, неравнодушию к нему.
И тем не менее, если внимательно вглядеться в поэтическую палитру России последних двух десятилетий XIX века, невольно напрашивается вывод: поэт К. Р. стоит несколько особняком от своих собратьев по перу.
Следует заметить, что, несмотря на обилие интересных имен в литературе того времени, нет среди них очень ярких, самобытных, которые могли бы составить славу русской поэзии. Одна из причин, видимо, состоит в том, что в обществе накопилась усталость, и поэзия как нельзя лучше отражает духовное состояние людей. Кумиры читающей, думающей публики – С. Надсон, А. Апухтин. Их произведения преимущественно окрашены в мрачные тона, полны пессимизма. В лирике же К. Р. нет гражданственности, но нет и гнетущего пессимизма. В его миросозерцании преобладают простота, искренность, чистосердечное отношение к окружающей действительности и людям. В одном из писем к Я. Полонскому Константин Константинович признавался: «Скептический дух нашего времени действительно пролетел мимо меня».
Некоторые критики, однако, видя контраст жизнеутверждающей лирики поэта с окружающей действительностью, ставили ему в вину оторванность от реалий века. Но Константин Константинович, внимательно читая их отзывы на собственное творчество, все-таки старается следовать наставлению Н. Страхова, который так обращался к поэтам:
…Слушайтесь вашего внутреннего голоса и, пожалуйста, не слушайтесь критиков. Это для вас самый опасный и вредный народ. Они все лезут в судьи, тогда как должны бы быть только вашими толкователями.
И он, прислушиваясь к этим словам, идет дальше своим путем.
Каков же он – этот путь? И какую задачу ставит перед собой поэт, когда садится за письменный стол, на который кладет в очередной раз чистый лист бумаги? Мы знаем, что Константин Константинович всю жизнь очень любил музыку, она была неотъемлемой частью его существования. Поэтому нет ничего удивительного в том, что стихи его – словно продолжение прекрасных мелодий, они музыкальны, они звучат.
Сам великий князь не раз рассуждает о соотношении музыки и поэзии, оно для него – нерасторжимо. Размышления на эту тему особенно часто встречаются в его письмах к П. И. Чайковскому. Подобно своему любимому учителю в поэзии А. Фету, который, по словам композитора, «не просто поэт, а скорее поэт-музыкант», Константин Константинович тоже порой «выходил из пределов, указанных поэзии». 30 сентября 1888 года К. Р. писал Чайковскому:
