Андрей Шляхов - Фаина Раневская. Любовь одинокой насмешницы
Правда, Софья Ивановна являет собой не лубочно-штампованный образец героизма, столь полюбившийся всем видам советской коммунистической пропаганды. Директор музея вышла живой, осязаемой, смешной, настоящей. Как и положено у Фаины Раневской.
Трагическое и смешное причудливо смешались в образе Софьи Ивановны. С одной стороны, она героически исполняет свой гражданский долг и идет на любые жертвы для того, чтобы вначале сохранить вверенные ей экспонаты, а затем помочь советским солдатам выполнить поставленную им задачу. С другой же стороны, она столь интеллигентна и наивна, слишком погружена в мир собственных грез и не всегда правильно ориентируется в происходящем. Все это не пристало герою того времени, совершенно не пристало.
Да и разговаривает она странно. Ее встреча с советскими солдатами начинается с глупого вопроса: «Вы пришли?», а прощание — с не столько уже глупого, сколько провокационного вопроса: «Вы уходите?» Да вдобавок в финале новеллы героиня Фаины Раневской читает стихи, написанные Анной Ахматовой.
Конечно же, авторство Ахматовой, разумеется, не указывалось ни в самом фильме, ни в титрах, и стихи вдобавок были слегка видоизменены, но многим и так было понятно, из-под чьего пера вышли эти строки:
Так молюсь за твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над скорбной Россией
Стала облаком в славе лучей…
Разница лишь в том, что у Ахматовой в отношении России используется эпитет «темной», а не «скорбной».
Вполне возможно, что идея включить в текст роли ахматовские строки из стихотворения, написанного поэтессой в 1915 году, исходила от самой Фаины Георгиевны.
Все вроде бы хорошо и правильно, но… как-то неладно. Кажется, и придраться не к чему, но послевкусие от фильма остается не совсем советское. В то время как вся страна ринулась в бой «за Родину, за Сталина», подобный финал казался неуместным. Вот если бы Софья Ивановна откопала бы в руинах чудом уцелевшую еще с довоенных пор (в кино всякое случается) бутылку водки и несколько стаканов (кубков, чаш — разницы никакой) и нараспев провозгласила бы на этих самых руинах такой, к примеру, тост:
Встанем, товарищи, выпьем за гвардию,
Равной ей в мужестве нет.
Тост наш за Сталина! Тост наш за Партию!
Тост наш за знамя побед! —
то все было бы в порядке — картина пошла бы по экранам страны, принося своим создателям почести и награды, а не пылилась в хранилище. Фильм «Три гвардейца» ничего особенного собой не представляет. Он ценен только ролью Раневской, образом Софьи Ивановны. Жаль, что зрители той тяжелой поры не увидели этой картины и не смогли посмеяться над потенциально крылатыми фразами Фаины Георгиевны, наверняка бы ставшими афоризмами. Вот, например, предупреждая гвардейцев о том, что в соседнем зале музея спят фашисты, Софья Ивановна сообщает: «Там, в семнадцатом веке, трое. Они спят!» А посодействовав гвардейцам расправиться с немецким солдатом (бойкая старушка даже хватается голыми руками за штык), Софья Ивановна интеллигентно интересуется: «Что, мы убили его или взяли в плен?» Когда же начинается тот самый неравный и жестокий бой, директор музея сидит на лестнице и, зажимая уши руками, шепотом «командует»: «Пожалуйста, огонь!»
Весной 1943 года Фаина Георгиевна собралась вернуться в Москву. Ей нужна была работа, заработок — актриса сильно нуждалась в «презренном металле». По приезде в Москву она поступает на работу в Театр драмы (ныне Театр имени Вл. Маяковского).
Вскоре Фаине Георгиевне предлагают роль Мамаши в фильме «Свадьба».
Глава девятая. От «Свадьбы» до «Золушки»
От странной лирики,
где каждый шаг — секрет,
Где пропасти налево и направо,
Где под ногой, как лист увядший, слава,
По-видимому, мне спасенья нет.
1943 год для воюющей страны стал годом перелома. До мая 1945 года оставалось два долгих года, но превосходству немецкой армии под Сталинградом уже был положен конец. Немцы еще соберут силы для наступления в районе Курска, но снова потерпят поражение…
В феврале во Дворце спорта в Берлине рейхсляйтер Йозеф Геббельс, руководитель Управления пропаганды рейха, произнес знаменитую многочасовую речь о тотальной войне, забыв о том, что словами делу не помочь…
В глубоком тылу фашистов, в Варшаве, 19 апреля вспыхнуло антифашистское восстание в гетто…
А в Москву поспешили вернуться из эвакуации толпы актеров, истосковавшихся по настоящей работе. Они были голодны, плохо одеты, но полны энтузиазма. Режиссеру Исидору Анненскому для своего нового фильма «Свадьба», снятого по мотивам чеховских произведений, удалось собрать блистательную труппу, в которую вошли Алексей Грибов, Фаина Раневская, Зоя Федорова, Эраст Гарин, Николай Коновалов, Михаил Яншин, Сергей Мартинсон, Вера Марецкая, Осип Абдулов, Николай Плотников, Сергей Блинников, Владимир Владиславский, Лев Свердлин, Михаил Пуговкин… В роли сварливой жены доктора в «Свадьбе» дебютировала Татьяна Пельтцер.
Анненский уже имел некоторый постановочный опыт. Зрителям запомнилась его дипломная работа — короткометражный фильм «Медведь», снятый по одноименному рассказу Антона Павловича Чехова. Вторым обращением к творчеству великого писателя стал фильм «Человек в футляре», где в роли жены инспектора снялась Фаина Раневская.
Фаина Георгиевна хоть и критиковала Анненского за слишком вольное обращение с первоисточниками — творениями Чехова, но в фильме сниматься согласилась. Ей досталась роль матери невесты. Актриса блистательно воплотила на экране образ, по собственному признанию, знакомый ей еще со времен детства, по Таганрогу.
Раневская говорила, что, читая «Свадьбу», она ни разу не улыбнулась: «Свадьба» — личная трагедия Чехова, ибо он страдал, когда встречался с пошлостью и мещанством».
О съемках в «Свадьбе» она вспоминала без удовольствия, называя их «моя Голгофа!».
Снимали «Свадьбу» в голодной военной Москве, и конечно, на счастье Раневской, снимали только по ночам, потому что днем в студии работали документалисты. Гримировались актеры под зонтиком, потому что с потолка вечно капало. В павильоне у Анненского царил бардак, или, выражаясь культурно — хаос, где каждый творил то, что взбредало ему в голову.
Актеры у доброго режиссера то и дело пороли отсебятину. Надо отметить, что к «отсебятине» Фаина Георгиевна относилась неоднозначно. «Дописать», или того хуже — «переписать начисто» какого-нибудь там Билль-Белоцерковского или, к примеру, Евгения Шварца было для нее делом обычным. Она делала это часто, умело и с удовольствием.
