Сэмюэль Пипс - Домой, ужинать и в постель. Из дневника
17 мая 1661 года
В Вестминстер; сидел в комнате мистера Монтегю и слушал, как какой-то француз играет на гитаре. Очень понравилось. Впрочем, и превосходная игра на этом инструменте — сущая безделица.
27 июля 1661 года
После ужина танцевали — с сегодняшнего дня жена моя начала брать уроки танцев у мистера Пемблтона; сомневаюсь, однако, чтобы она преуспела: жена полагает, что уже превзошла сию науку, а это, по-моему, не соответствует действительности.
25 апреля 1663 года
Ходил слушать, как дочка миссис Тернер играет на клавесине. От ее игры, прости Господи, выворачивает наизнанку, однако пришлось расхваливать. Вернулся домой, поужинал — и в постель. Перед сном слушал, как Ашвелл играет на треугольнике. Играла очень хорошо.
1 мая 1663 года
Явился учитель танцев; я стоял и смотрел, как он обучает мою жену; закончив с ней, заявил, что мне необходимо научиться танцу под названием coranto[101], и, поддавшись его настойчивым просьбам, а также назойливым уговорам жены, я взялся за дело, в результате чего вынужден был заплатить ему 10 шиллингов за первый урок. Теперь и я его ученик. По правде говоря, мне кажется, что наука эта для любого джентльмена весьма полезна и может пригодиться, и, хотя это будет стоить мне денег, о чем я весьма сожалею, ибо, помимо всего прочего, дал обет отдавать бедным вдвое больше, чем раньше, — я вознамерился учиться этой премудрости, тратя на нее никак не больше месяца-двух в году. Таким образом, хотя дело сие мне не особенно по душе, займусь им; если же увижу, что мне это неудобно или накладно, — брошу.
4 мая 1663 года
Домой — в доме полумрак, жена моя с учителем танцев одна наверху — не танцуют, а прогуливаются. Тут меня охватил такой приступ ревности, что сердце заныло, голова пошла кругом, и я, как ни старался, делами заниматься не смог; пошел обратно в присутствие и домой вернулся совсем поздно: всем недоволен, ко всему придирался. Улегся спать, но заснуть не мог; проговориться, однако ж, не решился.
15 мая 1663 года
Встал обуреваемый вчерашними тревогами и сомнениями, за что меня следовало бы изрядно поколотить, ведь не секрет: самому мне ничего не стоить изменить ей, поддавшись даже самому ничтожному искушению, а потому обвинять ее в легкомыслии я не вправе. Да простит мне Господь мой грех и мою безумную ревность. После обеда вновь явился Пемблтон; сослался на дела, чтобы только его не видеть.
16 мая 1663 года
В церковь. Напротив нашей галереи — Пемблтон: пялился на мою жену всю проповедь; сделал вид, что не обращаю на него внимания; жена же не сводила с него глаз; когда выходили из церкви, заметил, что она, потихоньку от меня, сделала ему реверанс, и это, приняв во внимание, что последние два дня ее все время, и утром, и после обеда, тянуло в церковь, вызывает у меня некоторые подозрения, хотя о худшем стараюсь не думать. И все же терзаюсь сомнениями, проклинаю тот день и час, когда согласился нанять ей учителя танцев. <…> Впрочем, не следует отчаиваться; необходимо увезти ее в деревню или, по крайней мере, как можно скорее положить конец этим урокам.
24 мая 1663 года
Проснулся в три ночи в совершенном смятении и под предлогом того, что надобно вскипятить воды, разбудил жену; лежал до четырех, все время порываясь встать — единственно за тем, чтобы посмотреть, чем она занимается. Встав с постели, взяла меня за руку и стала допытываться, чем это я обеспокоен, и, потратив немало добрых, а также некоторое количество злых слов, я принялся упрекать ее во вчерашнем поведении (в церкви. — АЛ.), в связи с чем она нашла повод упрекнуть и меня — дескать, я всегда страдал приступами ревности, от чего я попытался отречься, но безуспешно. После часового разговора, во время которого я прибегал то к грубости, то к ласке, сделал вывод, что жена и в самом деле много себе с ним позволяла, куда больше, чем положено, однако не имея в виду ничего дурного. Кончилось тем, что я приласкал ее и мы вроде бы помирились. Засим на лодке в Темпл, а оттуда с уполномоченным Петтом в Сент-Джеймский дворец, где провел около часу с мистером Ковентри. Далее — домой; жена не в духе, сообщила, да еще при Ашвелл, что приходил Пемблтон и что она ему сказала, чтобы впредь он не смел являться в мое отсутствие, чем, признаться, меня пристыдила, и все же пусть лучше будет так, а не иначе. <…>
27 мая 1663 года
К мистеру Блэндсу, куда мистера Пови, Годена и меня пригласили на обед, каковой прошел превосходно. У них в доме живет родственница, уродливая рыжая девка крохотного роста, которую они зовут «дочкой» и которая играет на клавесине и поет, однако так грубо, по-деревенски, что мне быстро надоело, однако принужден был делать ей комплименты. После обеда явился некий мсье Готье, который принялся учить ее петь; Боже, что за смешной, нелепый человечек: требовал от нее, чтобы она сидела с открытым ртом, да и говорит презабавно — поет, однако ж, весьма пристойно.
24 июля 1663 года
Обратно к мистеру Пови, где и поужинал; после ужина беседовали и пели. Жена его слуги Даттона (широкоплечая толстуха) поет очень красиво, одна песня понравилась мне особенно, и я записал слова и набросал на бумаге мелодию. Никогда прежде не слыхивал, чтобы кто-нибудь получал от пения такое удовольствие, чтобы пел с таким чувством и проникновением. Весьма приятно было слушать.
15 октября 1665 года
До десяти часов вечера занимался письмами и другими неотложными делами. Около одиннадцати — домой; по случаю отличного лунного вечера вместе с женой и Мерсером вышел в сад, где до двенадцати ночи пели, ублажая себя и соседей, чьи окна во все это время оставались открытыми. Засим домой, ужинать — и в постель.
5 мая 1666 года
Ужинали с лордом Лодердейлом, его женой и несколькими шотландцами — компания весьма резвая, хотя лорд Браункер уверяет, что лорд Лодердейл — человек в высшей степени степенный и здравого ума. За ужином один из его людей играл на скрипке какую-то шотландскую мелодию, каковая пришлась присутствующим по душе: гости не скрывали своего восхищения. Мне же мелодия эта показалась несколько необычной, к тому же довольно однообразной. Что же касается лорда Лодердейла, то он — и это показалось мне особенно странным — заявил, что самой лучшей музыке на свете предпочитает мяуканье кошки и что чем лучше музыка, тем хуже он себя чувствует. И что из всех музыкальных инструментов более всего ненавидит лютню, а также волынку[102].
